Брошенные машины

– Она была с нами в машине, – сказала я, – вчера, когда мы спрашивали дорогу.

– Слушай, Марлин, – сказала Тапело. – Я не знаю, куда вы едете, мне все равно. Но возьмите меня с собой. Только дотуда.

– Это очень далеко.

– Мне все равно. И если что, я могу сесть за руль.

– Сесть за руль? – переспросила Хендерсон. – А тебе сколько годиков, девочка?

– Я умею водить. Я хорошо вожу, правда. Хендерсон повернулась ко мне. – Марлин, ты можешь как-нибудь от нее избавиться?

– Да чем она нам помешает?

– Что?

– Да пусть едет, – сказала я.

– Только за руль я ее не пущу, – сказал Павлин.

– Садись в машину, – рявкнула Хендерсон.

– Уже сел.

Павлин уселся на водительское сиденье.

– Ладно, – сказала Хендерсон. – Вот что мы сейчас сделаем. Как можно скорее уедем из этого мрачного места. Найдем кафе где-нибудь у дороги и нормально позавтракаем. Настоящей едой. А потом мы поедем дальше, а девчонка останется там, в кафе. Без разговоров. Да? Марлин?

– Да, хорошо.

– Сама поражаюсь, какая я сегодня добрая. Так начинается день.

* * *

На запад, к лондонской окружной. Солнца почти не видно, оно бледное-бледное, почти такого же цвета, как небо. По-моему, где-то мы повернули не туда. Проехали мимо маленькой деревеньки, которая еще строилась. Стены домов были выкрашены в яркие основные цвета. Там не было ни заборов, ни нормальных садов: только зелень травы и прямые гравийные дорожки. Мы проехали через деревню под объективами камер слежения. Только в демонстрационном доме наблюдались какие-то признаки жизни: молодые родители, двое детишек. Когда мы проезжали мимо, они нам помахали, как старым знакомым.

– И чего они лыбятся, интересно? – спросила Хендерсон.

– Им все обеспечат по полной программе, по последнему слову техники, – сказал Павлин. – Электронный «Просвет», все дела.

– Ты так думаешь?

– Да. Ты глянь, какие у них тут камеры, и спутниковые антенны на каждом доме.

– Ну да. У них все по полной программе, а мы опять в полной жопе.

– Кстати, а где мы?

– А хрен его знает. – Хендерсон пролистала атлас автомобильных дорог. – На картах этого места нет. – Мы что, заблудились? – спросила Тапело.

– Не знаю.

– Не знаешь?

– Там, где я был, – сказал Павлин, – вообще нету карт. Зато есть дыры в земле.

– И где ты был?

Мимо, по встречной полосе, проехала маленькая оранжевая машина.

– А, понятно, – сказала Тапело. – Ты был на войне?

– Ну, недолго.

– Ух ты. Так вот откуда у тебя пистолет.

– Не твоего ума дело.

– И ты убивал людей? Много убил?

– Много, бля. Даже слишком. А теперь помолчи.

– Хорошо.

– А то у меня мозги сводит, – сказала Хендерсон.

– Почему? – спросила Тапело. – Ты разве не приняла «Просвет» утром?

– М-да, хамоватая девочка. Знаю я вашу породу. Целый день жрут колеса и думают, будто им все нипочем.

– Я не такая.

– Опасная практика. Ты когда-нибудь видела человека в черном трансе?

– Я принимаю сколько положено.

– А, ну пусть тебе будет хорошо. Тебе хорошо?

– Я хочу есть. Кажется, мы собирались найти кафе.

– Все вопросы – к штурману, – сказал Павлин.

– Бля. Ты там рулишь, вот и рули по дороге. – Она швырнула атлас через плечо. Он упал на сиденье рядом со мной.

– Может быть, мы никогда уже не позавтракаем, – сказала Тапело. – И не пообедаем, и вообще. Может, мы так и застрянем в этой машине и будем ездить кругами по тем же дорогам, пока не умрем. Без еды и воды. А когда мы умрем в этой машине, она все равно будет ехать. Ну да. Она все равно будет ехать, сама по себе. Наш гроб на колесах. В буквальном смысле.

Хендерсон обернулась к нам. Посмотрела на Тапело, покачала головой и отвернулась.

– Бензин раньше закончится, – сказал Павлин. Какое-то время мы ехали молча, а потом Тапело достала из сумки какую-то черную коробочку. Там с одного боку была маленькая застежка. Тапело ее расстегнула, и коробка раскрылась, как книга. Это были дорожные шахматы: небольшая доска и фигуры.

– Хочешь, сыграем? – спросила Тапело.

– А толку?

Девочка лишь улыбнулась.

Во время нашего путешествия мы не раз видели, как люди играют в шахматы. Как ни странно, в последнее время шахматы сделались популярными, и особенно среди молодежи. Никто не знает, почему на какие-то вещи шум влияет заметно сильнее, точно так же, как он влияет и на людей: на кого-то больше, на кого-то меньше. Но шахматы чуть ли не в первую очередь утратили всякое ощущение упорядоченности. Часы, зеркала, шахматы…

– А ты можешь играть? Но как?

Девочка пожала плечами, расставила на доске крошечные фигурки и принялась передвигать их, играя сама с собой: и за черных, и за белых. Я так и не поняла, по каким правилам она играет, но какое-то время я все-таки понаблюдала за ней, а потом отвернулась и стала смотреть в окно.