Бросок на Альбион

К середине лета на островах Солундир собралось огромное войск норвежского конунга. Харальд находился в это время в Нидаросе. За день до отплытия он пришел в церковь, где был похоронен Олав Святой, открыл раку, постриг ногти и волосы единоутробного брата, закрыл раку, «а ключи бросил в реку Нид, и с тех пор Олава Святого не отпирали».

Конунг отправился домой. Чувствовал он себя прекрасно, время на думы и сомнения ушло. Настала прекрасная пора действий. На островах стояли на якорях двести драккаров, много грузовых, больших и малых, судов. Все было готово к широкомасштабному вторжению в Англию.

Харальда Сурового не зря называли еще и «последним морским королем». К моменту его похода сила викингов резко пошла на убыль. По разным причинам. Не о них речь. О Харальде Суровом. Он великолепно подготовился к походу, отдал последние распоряжения. Всех лучших воинов Норвегии собрал – великое дело задумал. Осечки быть не могло. Да, долгую войну с Данией ему выиграть не удалось, хотя он ее и не проиграл. Англию же Харальд был обязан покорить. Все решено. Все продумано. Уверенный в успехе, Харальд взял с собой семью: жену Эллисив, дочерей, Марию и Ингигерд, и сына Олава. Чтобы государство во время похода не оставалось без вождя, Харальд провозгласил конунгом своего сына Магнуса.

По уверенному крупному шагу, по жадному блеску в глазах было ясно, что этот человек жить будет долго, жить хочет долго. Он хотел жить долго, мечтал еще не раз спорить с буйством ветра, с грохотом волн, со всеми врагами и даже другом Халльдором, который накрепко осел в Исландии. Доберется он и до Исландии – не так уж до нее и далеко.

До отплытия оставалась всего одна ночь. Харальд, опытный мореход, по всем признакам определил, что утром подует попутный ветер и в добром расположении духа ушел спать. В норвежском войске было много опытных воинов, моряков. Они тоже догадались, что завтра – начало похода. Но почему-то в ту ночь спалось многим неспокойно. Странно. Харальд был спокоен, а воины его нервничали – еще с вечера. В чем тут дело? Ночь над островами Солундир не буйствовала, вела себя тихо. Ветер едва шевелил уставшую волну, звезды купались в морских глубинах. Казалось, в такую ночь только спать и не думать ни о чем тревожном, тем более после долгого трудового дня, после напряженной работы, которой всегда хватало на пристани, на кораблях. Но нет. Неспокойно спали воины, будто провинились они перед кем-то днем и теперь, хотя бы во сне, пытались оправдаться, повиниться, найти способ загладить свою вину.

Воины ворочались, вздыхали, охали, постанывали, вскрикивали, отмахивались от каких-то врагов, а Харальд Суровый спал безмятежно рядом с милой Эллисив, и ничто не могло нарушить его крепкий сон… А, может быть, крепкую думку? Эллисив, одна из тех немногих женщин всех времен и эпох, которой выпало счастье любить и быть любимой не той яркой, кричащей, крикливой любовью, столь обожаемой поэтами и прочими изнеженными душами, а любовью тихой – на двоих, – невидимой, незамечаемой даже чуткими поэтами. Они любили друг друга, Харальд и Эллисив, жили друг для друга, мечтали об этих сладостных, больше для души, чем для тела минутах, когда всходило над их домом большое, по-юношески стыдливое солнце, и либо Эллисив, либо Харальд (всегда случайно, всегда почему-то) просыпались и с нескрываемым (не от кого было скрывать!) упоением смотрели на спящего – либо Харальда, либо Эллисив. То были удивительные минуты душевного счастья, духовного равновесия, покоя.

Эллисив в рассветной тишине сопела едва слышно, как ребенок, и это детство, вечное в любом живом существе проникало в Харальда, в эти мгновения несурового, и он смотрел на жену с таким восторгом, будто только что, только в этот миг сделал великое для себя открытие – влюбился! Он делал это открытие уже сотни раз, и радостно – выпала человеку большая удача! – смотрел на нее и не думал ни о чем: только об этом ребенке думал, только о нем. Эллисив под взглядом его просыпалась, обнимала мужа, и они долго – пока спал мир – говорили о чем-то, всякий раз о том же. День с его делами врывался в дом конунга Норвегии, и следующую подобную ночь они могли дожидаться неделю, месяц, а то и больше. Но они обязательно дожидались этой ночи, а затем и рассвета. Иногда Эллисив просыпалась первой: она, стараясь не дышать, смотрела на большого, для всех сердитого, а то и грозного, и злого, но сейчас – совсем беспомощного, уже отдохнувшего, но еще не проснувшегося, своего мужа, и ей становилось жаль его, и эта жалость… будила его – он всегда просыпался раньше, чем она могла подумать, чем ей этого хотелось. И был разговор, и было счастье. То счастье, о котором мечтает любая живая душа, пробудившаяся в рассветной тиши ото сна.

В ночь перед отплытием флота на Альбион, Эллисив долго смотрела на Харальда и удивлялась: никогда раньше ей не удавалось так насмотреться на мужа своего, нарадоваться. Ей даже показалось, что он специально «спит», претворяется: так долго он не пробуждался.