Бросок на Альбион

Налетели на Ланфранка так внезапно, что он даже не понял, зачем они все это делают, такие сильные, огромные, рычащие по-звериному?! Бандиты первым делом сильно ударили его по голове, выбили из рук суму, обхватили несчастного со всех сторон. Очень было смешно – такой маленький человечек и такие громадные бандиты! Очень было неприятно! Запах нелюбимого с детства лука вперемежку с запахом какого-то гадкого вина, потные руки, жадное дыхание, злобный голос, рыкнувший с пренебрежением, которого, как показалось в тот миг учителю, недостойна даже сильно протухшая рыба:

– Нет у него ничего! Хлеб да пара монет.

– А зачем же он ходит по ночам?! – спросил, сильно обдав Ланфранка луко-винным перегаром, державший его справа здоровяк.

Эта логика понравилась учителю, но за словом последовало дело: бандиты, озверев от неудачи, сорвали с путника недорогую его одежду, обшарили ее, не нашли ничего, пьяно удивились:

– Ты что тут делаешь?

– Иду, – честно признался Ланфранк, и это признание обескуражило разбойников.

– Деньги давай!

– Деньги в суме.

– Это не деньги!

– Нечего на него время тратить, повесим его.

Тут только понял Ланфранк, в чем дело. Настоящие бандиты напали на него, нашли его в этом огромном мире звезд, деревьев, троп, дорог, городов и сел. Неужели это возможно?!

Мысли его метались из стороны в сторону, он не знал, что говорить. Бандиты подвели его к дереву. Кто-то ударил Ланфранка в живот. Никогда его не били. Он не знал, что это такое. Может быть, поэтому не ойкнул, не застонал. Лишь ноги подвели его, ослабли.

– Мешок с дерьмом! – огрызнулся бандит справа и, видимо, по природной своей лени брякнул: – Возиться с ним еще. На дерево лезть.

– Не наш это, – согласился кто-то, и вновь Ланфранк получил сильный удар в пах, ноги его вздернулись коленками вверх, но и на этот раз голос не выдал несчастного путника.

– Тварь бессловесная, – обиделся бьющий и приказал: – Привяжите его к сосне.

Откуда-то появилась веревка, холодная, жесткая, как палка. Ланфранк не мешал бандитам. Они накрепко привязали его к дереву, зачем-то ткнули по разу коленками в живот, вмиг исчезли, будто их и не было.

И он остался один.

На небо кто-то надвинул облака. Луна, ясность, роса земная и небесная, – все сгинуло вместе с бандитами. И ясность ума затуманилась. «Зачем все это? Зачем все это деется на белом свете», – думал крепко связанный Ланфранк, чувствуя, как боль от холодной веревки, от жестких ребер дерева, от ударов в живот, от холода земли и, главное, от обиды, давит со всех сторон, сжимает душу. Обида! Обида на людей, за людей, непонимание людей – что может быть обиднее для человека, которого в Болонье уважительно называли Учителем, а здесь, в Нормандии, привязали накрепко к дереву голого?!

Обида, впрочем, быстро уступила место страху. О смерти он никогда раньше не думал, но сейчас, под низкий шум лесного ветра, понял, что смерть находится совсем рядом. Его собственная смерть. Это внезапное открытие поразило связанного учителя своей удивительной ясностью и скупой – в один всего ход – логикой: вот она, смерть. Даже если удастся дотянуть до утра, не замерзнуть – а холод уже сковывает тело! – то по глухой тропе, самой короткой из одного селения в другое, но почему-то самой нехоженой, никто утром не догадается пройти. Смерть от холода и голода. На заре жизни.

Нет! Нельзя умирать, надо жить, надо… молиться! Бог спасет. Он не даст в обиду человека, который не согрешил еще и не думал грешить. Он только учил людей всему тому, что знал и познавал сам. И всю дальнейшую жизнь он только этим и мечтал заниматься. Зачем его убивать? Его нужно спасти. Он никому не желает зла.

– Господи! Спаси и сохрани, – негромко произнес Ланфранк и запнулся, к ужасу своему поймав себя на том, что он – учитель! – не знает наизусть ни одной молитвы!!

– Господи, спаси и сохрани! – повторил привязанный к дереву, пытаясь вспомнить хоть одну, самую короткую молитву.

Риторика, грамматика, диалектика, право – как хорошо он знал эти предметы, как радостно и гордо было ему сознавать свое превосходство над учениками! Но холод предутреннего леса все крепче прижимался к худому телу Ланфранка, пробирался, казалось, к самому его сердцу. Он стоял один, на узкой неходкой тропе, чувствовал влагу тумана, силился вспомнить хоть одну молитву. Бог был рядом, учитель это понимал, но одного «Господи, спаси и сохрани!» явно не хватало, чтобы убедить, умолить Всевышнего.

Ланфранк дрожал от холода и страха, мысли его растерялись в притихшем лесу, логика запуталась в паутине страха. Осталась всего одна мысль, безо всякой логики. Он повторял ее с упрямством великого страдальца, он гнал от себя страх, холод. Он чуть с ума не сошел, пока не увидел проблеск серого на затуманенном облачном небе.

«Господи, спаси и сохрани!»

Рядом крикнула птица, треснула сухая ветка, прошептала что-то кому-то, падая на землю. Где-то ухнуло тяжело, звук не повторился.

«Господи, спаси и сохрани!»