Брусилов

Лето царь проводил в Царском Селе в кругу своей семьи, под неусыпным наблюдением царицы. Распутин не прекращал своих «бесед» с Александрой. Царица все более укреплялась в необходимости выполнить свое «предназначение», указанное ей старцем. Ей нужно было как можно скорее устранить все препятствия, и первое из них — ненавистного «Николашку». В его руках была фактическая власть — войско, с его именем была связана необходимость вести войну до победного конца.

— Его нужно убрать как можно скорее, Он преступник,— твердила Александра.— Он готов повторять любую гнусность обо мне и нашем друге, лишь бы уронить твой престиж и выдвинуть себя. Я знаю.

Подвыпивший великий князь Дмитрий Павлович (13) в компании офицеров своего полка сбрехнул, что он с приятелями, которых очень много, скоро разделается с Гришкой. Офицеры подняли бокалы за благополучное уничтожение «грязного мужика».

Слушок о «патриотическом тосте» дошел до Воейкова, а там и до царицы. Царю этот слушок представили как подготовку к дворцовому перевороту.

Николай пришел в ярость. С ним это редко случалось, но в раздражении он поступал, как взбесившаяся лошадь, скачущая напропалую через плетни и овраги.

— Я его не пощажу, - повторял он.

Дмитрия Павловича вызвали на «поправку» в Петроград, а участь Николая Николаевича была решена бесповоротно.

Четвертого августа, после доклада, царь заявил военному министру Поливанову (14), что он намерен вступить в верховное командование армией.

— Когда армия в трудном положении, я считаю себя нравственно обязанным присоединиться к ней и взять на себя руководство дальнейшим ведением войны,— вставая, торжественно произнес Николай.

Поливанов, сутулясь, склонил голову.

— Я могу только изумляться, государь, величию и мужеству вашего решения. Но смею заметить, что ваше величество берет на себя задачу, превосходящую силу человека, ибо положение страны требует ныне большого к себе внимания и непрерывного общения вашего с правительством...

Поливанов шил белыми нитками. Он был плохим царедворцем — царь видел его насквозь. Министр призакрыл глаза и упрямо смолк.

— Министры будут приезжать ко мне в ставку,— помедля, возразил Николай.— Я все хорошо и детально обдумал. Мое решение твердо.

II

Слухи о смене верховного ползли по столице и разносились в туманных намеках газетами по всей стране. Одиннадцатого августа представители всех фракций, за исключением крайне правых и левых, собрались на квартире Родзянко и пришли к соглашению о необходимости «организовать страну при помощи думского законодательства». К этому заключению присоединилось и большинство членов Государственного совета. Так образовался «прогрессивный блок», тотчас же приступивший к выработке резолюции.

Предварительно блок послал Родзянко к царю своим парламентером. Председатель Думы «умолял» государя не подвергать свою священную особу тем опасностям, в которые она может быть поставлена последствиями принятого решения сменить верховного... Московская городская дума подхватила резолюцию блока и потребовала «создания правительства, сильного доверием общества и единодушного, во главе которого должно стоять лицо, облеченное доверием страны».

Трудовики, эсеры, меньшевики обещали членам блока «поддерживать все прогрессивные их устремления». Представители революционного пролетариата — большевистские депутаты — давно уже были лишены голоса и угнаны в Заполярье,

Шестнадцатого августа военный министр доложил своим коллегам о предстоящих переменах в высшем командовании. Всполошившиеся не менее членов блока министры испросили приема у царя. Их приняли двадцатого в девять часов вечера в Зимнем дворце. После короткого сообщения Горемыкина выступили один за другим министры - Кривошеий, князь Щербатов, Харитонов, Сазонов, Самарин и Поливанов. Они указали на то волнение, какое может охватить страну, когда она узнает, что царь уехал из столицы, от своего правительства, в армию, сместив великого князя, точно попавшего в опалу за последние неудачи на фронте.

Министры говорили смиренно: они умоляли, убеждали, настаивали. Горемыкин (15), распустив губы и белые бакены, моргал красными веками, покорно кивал головой. Хвостов фыркал и смотрел на царя собачьими глазами, готовый укусить любого по первому требованию. Царь скучающе постукивал пальцами по золотому портсигару. Глаз он не подымал, неопределенно бормоча: «Я подумаю, мне об этом доложат...» Министры, не шевелясь, смотрели на него. Тогда, опираясь ладонями о малиновое сукно стола, готовясь встать и безразлично глядя вперед на золоченые двери, император сказал:

— Я выслушал ваши соображения... и остаюсь при своем мнении.

Двадцать восьмого произошла решительная схватка. Представители общественности и министры двинулись в последнее наступление.