Брусилов

Баронесса невольно отодвигается подальше, глубоко прячет руки в соболью муфту, в упор смотрит на Мануса. Манус молчит и дышит тяжело. Это не притворство. Съежившаяся комочком сорокалетняя худая чахоточная женщина, закутанная в соболя, неудержимо тянет его к себе. Но мысль Мануса все так же холодна и расчетлива. Он ничего себе не позволит, Он знает, чего она добивается. Ей незачем было выдумывать свою французскую фразу, будто бы сказанную великим князем. Ее карты давно ему известны. Так пусть же научит играть своего Костеньку. Никаких советов он ей не даст. Соображай сама.

— Мы с вами понимаем друг друга с полуслова, баронесса,— говорит он,— даже без слов. Идите с той карты, с какой считаете нужным. И всегда останетесь в выигрыше.

Теперь от слов его веет сугубой корректностью. Он встал, обдернул визитку.

— Справедливость всегда торжествует,— говорит он без улыбки.

Как это понять? Как обещание? Она гибким движением соскальзывает с дивана.

— Спасибо, дорогой Игнатий Порфирьевич, вы меня утешили.

Снова чековая книжка распластана на зеркальном стекле письменного стола, золотое перо выводит некую цифру и четыре нолика.

— Разрешите мне вручить вам, баронесса, этот мой маленький взнос на ваши начинания... Я много наслышан о возглавляемом вами комитете «доброй воли». Замечательная идея! Сократить свои расходы, поступиться своими прихотями в дни народного бедствия!

Он опять забавен и мил. Он оправляет на ней соболий палантин, задерживает на нем свои пальцы.

— Вы находите, что этот мех — расточительная прихоть? — смеется баронесса.

— О, что вы! Помилуйте!

— Завтра я его продам и на вырученные деньги пошлю от вашего имени подарки.

— Вы злая,— бормочет Игнатий Порфирьевич и целует ей руки по очереди одну за другой,— и вот вам за это, Сделайте мне маленькое одолжение. При встрече с Константином Никаноровичем передайте ему, что его зачем-то очень хочет видеть генерал Артамонов. Он только что был у меня. Чудесный старик и, знаете, из тех настоящих героев-рубак, чудо- богатырей!

Говоря это, он незаметно нажимает заветную кнопку. Тотчас же в дверях — услужливый секретарь.

— Простите, Игнатий Порфирьевич„. я помешал? Но вы просили напомнить вам, что к шести должна быть подана машина. Сейчас ровно шесть, художник Грушницкий ждет вас...

— О убийца! — вскрикивает Манус и потрясает над головой руками.— Он меня режет по кусочкам каждую минуту! Что мне делать с этим молодым человеком?

Секретарь смущенно улыбается. Баронесса грозит ему пальцем.

— Не смейте мучить бедного Игнатия Порфирьевича! — И проходит величественно мимо секретаря.

Когда захлопывается за нею дверь, Манус шипит:

— Никого! На полчаса я умер. Грушницкого отведите в голубой кабинет и прикажите подать ему коньяк. Пусть пьет. Бурдукова попросите разыскать Манусевича, пусть тот найдет в «Астории» генерала Артамонова — он там остановился — и попросит рассказать свою историю... Особенно об Орлове. Запомните фамилию: орел — царь-птица... Завтра, не позже двух, пусть едут к Смоличу и сообразят. Запомните?..

Он один. Вожделенная минута.

Визитка аккуратно повешена на спинку кресла. Рукава тонкой, голландского полотна, в голубую полоску, подкрахмаленной рубашки засучены. В короткопалой розовой руке прекрасные ножницы. Легкий нажим, и тонкая ленточка глянцевитой бумаги падает на стекло, за ней другая, третья... Накипающее раздражение, тоска, из каких-то темных недр подымающийся страх свертываются, уползают, оставляя только щемящий холодок в желудке... Давайте разберемся как следует: в чем дело? Что вызвало это состояние, похожее на болезнь?