Брусилов

Брусилов поднимает лопату, показывает ногтем на рукояти, сколько еще к человеческому росту надлежит прибавить. Солдат понимающе кивает головой.

— Если уж в прятки играть, так чтобы не видно было,— переходя на шутку, добавляет Алексей Алексеевич.— Попусту головой рисковать глупо. У нас с тобой по одной голове. Убьют — кто нас заменит?

— Это точно,— отвечает солдат и легко перехватывает из рук командующего лопату.— Вот я в немецких траншеях был — так там примерно в этом месте...

Брусилов кивает головой.

— Саенко, голубчик, подтяните меня.

Поднять командарма не стоит труда. Солдат снизу придерживает его за ступню.

— Слышали?— строго обращается командарм к вытянувшемуся перед ним офицеру.— Умница белорус! Специалист своего дела. А с вами у меня будет серьезный разговор. Вы в машине? Я сяду к вам. Едем в штаб. Саенко, поручаю вам своего коня...

IX

Было решено: царь и великий князь Николай Николаевич выедут из ставки в среду, девятого апреля, вечером и приедут на старую пограничную станцию Броды в четверг утром. Оттуда Николай Николаевич, царь и несколько человек свиты проследуют в автомобилях во Львов, а прочие с графом Фредериксом отправятся по железной дороге. Таким образом царь увидит весь путь, по которому в августе проходила 3-я армия, и поля сражений. Ночь он проведет во Львове, а утром через Самбор, где находится Брусилов, приедет в Перемышль.

Царь радовался этой поездке. Царица писала ему, что она не одобряет его плана и особенно того, что Николай Николаевич будет ему сопутствовать.

«...Когда Аня сказала другу по секрету о твоем намерении и твоем маршруте (так как я просила его особых молитв за тебя),— писала Александра,— он, странным образом, сказал то же, что и я, - что в общем он не одобряет твоей поездки и «Господь пронесет, но безвременно, слишком рано теперь ехать, никого не заметит, народа своего не увидит, конечно, интересно, но лучше после войны». Он не советует брать с собою Н. Он находит, что всюду тебе лучше быть одному, и с этим я вполне согласна...»

Царь, однако, стоял на своем.

Девятого государь выехал в Броды, пересек старую границу и вступил в новые свои владения. Было жарко и ветрено. Поднятая машиной пыль била в глаза. Дважды государь останавливался и выходил осматривать позиции первых августовских боев. Бесчисленные кресты на братских могилах стояли шпалерами, покрытые, как саваном, белой придорожной пылью, покосившиеся, убогие...

Царь призакрыл глаза. Он незаметно помахал рукою по груди, мелко и часто крестясь.

В половине шестого дня на пригорке царя встретил наместник края граф Бобринский. С пригорка открылся великолепный вид на Львов. Потом тронулись в город. Было много цветов, садов, памятников, старинных костелов, чистые улицы, оживленная толпа, приветствующая царский поезд, триумфальные арки и даже городовые, Настоящие русские городовые, отдающие честь рукой, затянутой в белую перчатку.

В огромном манеже, превращенном в православную церковь, архиепископ Евлогий отслужил благодарственный молебен и произнес речь. Все пришли в умиление: Николай взволнованно покашливал, теребил ус, переминался с ноги на ногу. Было много знакомых улыбающихся лиц. Густо пахли букеты цветов в руках у местных дам, одетых в белые кружевные платья.

После молебна царь посетил лазарет своей сестры Ольги Александровны, Он расцеловался со знакомыми ранеными и сестрами милосердия, как в пасхальную заутреню, потом отправился обедать. Здесь ему доставил несколько неприятных минут председатель Государственной думы, толстяк Родзянко (5). На вопрос государя:

— Думали ли вы, что мы когда-нибудь встретимся во Львове?

Родзянко ответил:

— Нет, ваше величество, не думал. И при настоящих условиях очень сожалею, что вы, государь, решили предпринять поездку в Галицию.

— Почему? — спросил озадаченный Николай, потянувшись рукой к усам.

— Да потому, что недели через три Львов, вероятно, будет взят обратно австрийцами и нашей армии придется очистить занятые ею позиции.

Византийские глаза Николая потемнели, тусклый огонек вспыхнул и померк, Он процедил сквозь зубы:

— Вы всегда говорите мне неприятные вещи и пугаете меня, Михаил Владимирович.

Родзянко вобрал голову в ватные свои плечи, попытался подобрать живот, руки прилипли к фалдам длинного кителя, глаза преувеличенно преданно обратились к государю.

— Я не осмелился бы, ваше величество, говорить неправду. Земля, на которую вступил русский монарх, не может быть отдана обратно. На ней будут пролиты потоки крови, а удержаться здесь мы не в силах...

Николай резко повернулся, Он вышел на балкон к ожидавшей его толпе. Он был раздражен и напуган. Голос его в начале речи дрожал. Толпа внизу, на площади, не слыша его слов и не понимая его, кричала «ура».

X