Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят

В автобусе было жарко, пыльно и пустовато — в середине дня пассажиров было немного. Железный разболтанный корпус грохотал, отовсюду слышался скрежет, из кабины несло горячей бензиновой вонью. Одуревшая от жары кондукторша будто в забытьи передвигалась по проходу между сиденьями и продавала билеты. Пассажиров она не видела, видела только деньги и билеты — на большее у нее попросту не было сил. Яркая губная помада съехала на сторону, поэтому рот у кондукторши казался каким–то увеличенным — чуть ли не от уха до уха. Вручив Касьянину билет, она, хватаясь за горячие никелированные поручни, прошла к своему месту в конец салона и плюхнулась тощеватым задом на пыльное продавленное сиденье.

Касьянин сидел у окна и блуждающим взглядом смотрел в окно, не видя ничего, кроме вчерашней стычки на пустыре. Неужели дробовые патроны шли раньше?

— одна мысль донимала его и не отпускала весь день. Да, он видел четыре пустые гильзы в барабане, последние два патрона остались нетронутыми. Не начал же он с дробовых, это было попросту невозможно. Вчера он вообще не придал этому значения, как не придают значения чему–то совершенно невероятному. Увидит, к примеру, кто–то, что человек по небу летит. «Надо же!» — скажет, удивится и забудет, потому что это невозможно. Войди сейчас в этот автобус президент Клинтон с распахнутой ширинкой, и никто не удивится, потому что это невозможно.

Собственно, с распахнутой ширинкой он бывает частенько, об этом знает все человечество, невозможно другое — появление Клинтона в автобусе.

* * *

— Хлеба купил? — спросила Марина, когда Касьянин еще не успел закрыть за собой дверь.

— Нет.

— Надо купить!

— Куплю.

Касьянин давно открыл для себя способ уходить от неприятных разговоров — надо точно отвечать на поставленный вопрос. И не более того. Ни слова лишнего.

И тогда не нужно думать, не нужно объяснять что–то такое, чего объяснить невозможно.

— Вечером будет поздно. Останется только черствяк.

— Да, только черствяк.

— Надо сходить сейчас.

— Схожу.

Марина вышла с кухни и, вытирая передником руки, подозрительно посмотрела на Касьянина — что–то слишком покорен он, что–то слишком безропотен.

— Поддал? — спросила она.

— Нет.

— Ухалов звонил.

— Это хорошо.

— Вечером зайдет.

— Буду ждать.

— Слыхал про убийство?

— Какое? — спросил Касьянин.

— Хлопнули бандюгу из нашего двора. Представляешь?

— Разборки, наверное.

— Собаку выгуливал, — делилась Марина скудными познаниями о ночном убийстве.

— Значит, хороший человек.

— С чего бы это?

— Животных любил.

— Ты вон тоже Яшку вроде любишь! Получается, что и ты хороший человек?

— Получается, — улыбнулся Касьянин своей маленькой победе в этом семейном перебрехе. Марина сама загнала себя в угол и теперь пыталась выкрутиться.

— Всех собачников опрашивали, — сказала она. — К нам тоже приходили. Тобой интересовались.

— А я при чем?

— Составили список всех собачников. И ты тоже в этом списке. Вопросы у них, понял? Вопросы.

— Давай сумку, — сказал Касьянин, все еще не выходя из полутемной прихожей. — Пойду за хлебом.

— Может, перекусишь? — сжалилась Марина.

— Потом.

— Чаю выпей.

— Потом.

Касьянин вошел в туалет и, закрыв за собой Дверь, постоял с минуту. Открыл кран, подставил руки под холодную струю и на некоторое время замер. Пришло приятное ощущение, будто он в эти минуты смывал с себя что–то грязное, неприятное, позорное. Вытерев руки насухо, открыл дверцу шкафа и из–за пачек со стиральным порошком вынул револьвер. Еще раз осмотрел барабан — все гильзы были пусты, кроме двух.

— Все правильно, — пробормотал он, — все так и должно быть.

Обмотав револьвер подвернувшейся газетой, он сунул его в хлебную сумку и вышел из туалета.

Марина стояла в проходе, поджидая его.

— Ты в порядке? — спросила она.

— Да, все нормально.

— В магазин и обратно, да? — уточнила она, уловив какой–то сдвиг в душе, в настроении Касьянина.

— Конечно, куда я в такую жару.

— Ну, смотри, — сказала она, но не уходила, стояла в проходе и наблюдала за Касьяниным, пока тот открывал дверь, выходил на площадку. Она словно ожидала, что вот в эти секунды он сорвется и скажет ей такое, о чем она догадаться не может, но явственно чувствует — с мужем происходит неладное.

Касьянин вышел и закрыл дверь, не оглянувшись. Выйдя из подъезда, некоторое время стоял неподвижно, привыкая к яркому свету и при этом зная, что на него с двенадцатого этажа смотрит в эти минуты Марина.

— Привет, Илья! — Касьянин обернулся — к нему подходил участковый Пияшев.

— А, привет, Саша.

— Слышал?

— Да я уже в своей газете заметку дал… Завтра весь город будет знать про наши события.

— Надо же, хлопнули мужика, — сказал участковый, пожимая руку Касьянину. — Все–таки хлопнули. А уж до чего крут был, до чего крут! — Пияшев чуть ли не восторженно покрутил головой.

— Сейчас в народе говорят, что крутыми бывают только яйца, — заметил Касьянин.

— Хлопнули все–таки… Надо же, — продолжал причитать участковый. — Хлопнуть Пахомова, а?!

— Что–то похожее ожидалось?

— Да ладно, — махнул рукой участковый. — Ты и сам не хуже меня знаешь.