Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят

В середине дня Шестопалов неизменно торчал возле приморского ресторана, где Курьянов частенько обедал. Опять же приезжал с двумя, с тремя приятелями. Как понял Шестопалов, это были не друзья, скорее клиенты, люди, которые чего–то от него хотели. И Курьянов назначал им встречу в этом ресторанчике, уверенный в том, что за обед, каким бы он ни был, расплатятся его просители. Каждый раз это были другие люди, каждый раз между ними и Курьяновым происходило нечто вроде знакомства. Обед продолжался часа полтора, а то и два, после чего вся компания, раздобревшая, румяная, говорливая, выходила из увитого зеленью павильона и рассаживалась по машинам.

Постепенно Шестопалов изучил всю прилегающую местность. Недалеко от ресторана останавливались маршрутные такси. Примерно каждые пять минут маленький полупустой автобус проскакивал мимо павильона, иногда останавливался – если кто–то выходил или садился. За рестораном, в невысоком редком кустарнике располагался туалет. Обычное кирпичное строение, выкрашенное белой краской. С одной стороны красовалась жирная буква М, с другой – точно такая же буква Ж. Если пройти через кустарник и свернуть за угол трехэтажного дома, то можно сразу оказаться на проспекте.

С противоположной стороны ресторана стояли несколько зонтиков, под которыми были установлены пластмассовые столики с хлипкими, расползающимися стульями. Там продавали пиво в розлив. Хорошее пиво, как успел убедиться Шестопалов, – в меру холодное, в меру острое.

И даже домой Курьянов приходил не один. Но самое неприятное для Шестопалова – у него не было определенного времени возвращения. Он мог завалиться домой в три часа дня, мог с таким же успехом появиться перед домочадцами и в три часа ночи. Часами торчать у подъезда и мозолить глаза всем проходящим мимо было безграмотно и глупо.

Наконец Шестопалову повезло.

Он еще не успел ничего осознать, но только вдруг почувствовал, как дрогнуло сердце и чуть взмокли ладони. Казалось бы, все происходило как всегда, не случилось ровным счетом ничего необычного, но стрелка где–то глубоко в его организме вдруг качнулась резко вправо. Как в электрическом приборе, который долго стоял обесточенным, и вдруг какие–то его проводки коснулись задействованных клемм.

Курьянов, как обычно шумный, розовый, вышел с несколькими приятелями из ресторанчика, и вся компания остановилась в тени тополя, продолжая начатый за столом разговор. Все задымили, а в таких случаях курят обычно и те, кто никогда сигареты в рот не берет. Курят, чтобы не выглядеть белой вороной, чтобы не подумал, не дай бог, кто–нибудь, что ты считаешь себя лучше других, что больше печешься о собственном здоровье. Да, так уж сложилось, что забота о собственном здоровье стала дурным тоном, и эту свою заботу о себе надо скрывать и прятать как нечто постыдное, позорное, что выдает твою слабость, ненадежность в дружбе и в делах.

Так вот Курьянов, разгоряченный коньяком и шашлыками, а в том, что вся компания пила коньяк и закусывала шашлыком, не было никакого сомнения – достаточно было взглянуть на их румяные физиономии… Так вот Курьянов, не выплевывая сигаретки изо рта, похлопал приятелей по плечам, подождите, дескать, и быстрой озабоченной походкой направился к туалету, к той его части, где красовалась черная буква М. Никто из компании за ним не последовал – шел громкий, напористый разговор, который только подтверждал – была, была бутылка коньяку на каждого.

Войдя в туалет, Шестопалов увидел, что Курьянов, еще более красный и натужный, сидит без штанов над ямой. Не медля ни секунды, он прошел мимо, расстегнул кожаную сумку, вынул пистолет с глушителем, сдвинул кнопку предохранителя и прислушался с колотящимся сердцем. Разволновался все–таки, растревожился, он больше всего опасался, что кто–то из приятелей Курьянова рванет вслед за ним в туалет. Но нет, разговор невдалеке гудел как и прежде, шумел проспект, из ресторана доносился грохот музыки – конечно, при такой музыке у мужичков не было никакой возможности поговорить в самом ресторане…

Подойдя к сидящему и совершенно беспомощному в этот момент Курьянову – у него и выражение лица было страдальческим, как бы просящим о снисхождении, – Шестопалов быстро, не колеблясь, приложил срез глушителя к лоснящемуся лбу Курьянова и нажал на курок.

А потом нажал еще раз.

На всякий случай.

Сунув пистолет в сумку, задернув «молнию», он медленно, мучительно медленно вышел из туалета, держа обе руки у ширинки, мол, пусть все видят, зачем он сюда заходил. И стал удаляться медленно, хотя хотелось, страшно хотелось рвануть в кусты и, ломая ветки, нестись, нестись, перепрыгивая через заборы, перебегая через улицы, подальше от этой вонючей, распаренной на жаре уборной.

Но он шел медленно, стараясь не сойти с протоптанной тропинки. Свернул за угол и только тогда позволил себе ускорить шаг, совсем немного, но все–таки пошел быстрее. Он знал, что в южном городе каждый, кто идет быстрее, чем вразвалку, вызывает интерес и любопытство.