Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят

— Возьми одну себе… А вторую мне оставь, — простонал Евлентьев. От вчерашнего блеска в нем ничего не осталось — спутанные волосы, затуманенный взгляд, смятая рубашка уже не столь ослепительной белизны, какой она сверкала совсем недавно.

— А тебе зачем? — рассмеялась Анастасия. — Посмотри на себя, ты же недееспособен. Обманут, отнимут, сам потеряешь.

— Тогда бери обе, — сказал Евлентьев. Каждое слово давалось ему с такими муками, что Анастасия сжалилась и вопросов больше не задавала.

Обычно после подобных испытаний Евлентьев приходил в себя где–то к вечеру.

Весь день он маялся, перекладывая с места на место книги, чинил краники, выключатели, ходил в магазин за хлебом и молоком, просто лежал, глядя в потолок и тихо прощаясь с жизнью. И только после пяти–шести часов вечера вдруг обнаруживал, что в мире есть звуки и краски, вспоминал, что совсем недалеко, в этом же доме, возле булочной есть тяжелая коричневая дверь, за которой его наверняка встретят радостными криками. Старший Варламов побежит ставить чайник, а младший, получив деньги, тут же мотанется за бутылочкой. А когда вернется через десять–пятнадцать минут, за столом уже будет сидеть Зоя. И только тогда Евлентьев поймет, что выжил, только тогда, не раньше.

Наверное, все так бы и случилось, и Евлентьев уже надел куртку, уже напялил на голову вязаную шапочку которая придавала ему вид легкомысленный и задорный, уже стоял у двери и, глядя в насмешливые глаза Анастасии, произносил бестолковые и лживые слова о том, что ему нужно где–то быть, кого–то видеть, что–то сделать… Когда Анастасии надоело его откровенное вранье и она сказала обычное свое «Катись!», раздался телефонный звонок. Евлентьев оказался к аппарату ближе и поднял трубку.

— Слушаю! — сказал он с надеждой получить еще один повод слинять на вечерок из дома.

— Жив? — прозвучал незнакомый голос.

— Да, вроде…

— Не узнаешь? Вчерашний твой собутыльник… Ну? Напрягись, напрягись немного!

— Елки–палки! — заорал Евлентьев, узнав Самохина. — А я не врубился, представляешь!

— Встречаемся через пятнадцать минут. Станция метро «Белорусская» — радиальная. Рядом табло пригородных поездов. Вот у этого табло.

Пятнадцати минут тебе хватит, чтобы дойти пешком. Вопросы? Возражения?

— Да вроде того, что… — начал было Евлентьев, пытаясь сообразить, что ему ответить, но Самохин прервал его.

— Вот и отлично, — сказал он, и из трубки тут же послышались частые гудки.

— Ни фига себе, — пробормотал Евлентьев, опуская трубку. — Через пятнадцать минут на Белорусском вокзале…

— Самохин? — спросила Анастасия.

— Он самый.

— Пойдешь?

— Конечно.

— Ну–ну… Ни пуха ни пера.

— К черту! — сказал Евлентьев и вышел. Пытаясь закрыть за собой дверь, он увидел, что ее придерживает Анастасия. Едва ли не впервые за последние дни она смотрела на него серьезно, даже встревоженно. — Ты что–то хочешь сказать? — спросил он.

— Да… Будь осторожен.

— Ты, наверное, что–то предчувствуешь? — усмехнулся он. Евлентьев с радостью отнесся к звонку Самохина, он позволял ему легко, без объяснений выйти из дома. Настроение Анастасии он не принял и о предчувствии спросил только для того, чтобы уйти легко и быстро.

— Тревога, Виталик… Не знаю откуда, но во мне тревога.

— Опять приметы?

— Да, Виталик, да.

— Какие?

— Дурные. Вчера, когда ты с Самохиным гудел, в окно птица залетела…

— Да, это серьезно, — кивнул Евлентьев. — А что потом сталось с птичкой?

— Ты не будешь столько пить?

— Не смогу, Анастасия!

— Сможешь… Но не надо этого делать… Оставь мне телефон Самохина.

— Он просил никому не давать.

— Правильно, не надо никому сообщать его номер, — Анастасия взяла с телефонной полки карандаш, сдвинула в сторону плащ на вешалке и, выбрав на обоях свободный пятачок, обернулась к Евлентьеву. — Это телефон для чрезвычайных случаев… Я не буду звонить каждый раз, когда ты задержишься на час, на два, на три… Понял? Я позвоню, когда тебя не будет сутки, двое, трое…

— Думаешь, такое возможно?

— Да. Казнясь, что–то преодолевая в себе, Евлентьев все–таки продиктовал номер телефона Самохина, не смог отказать. Он уже хотел было сбежать по ступенькам, но Анастасия опять остановила его.

— Подожди, — сказала она и прошла куда–то в глубь квартиры. Вернулась через минуту и, опасливо осмотрев площадку, убедившись, что никого, кроме них нет, протянула Евлентьеву что–то небольшое, зажатое в худенький кулачок.

— Что это?

— Баллончик.

— Зачем?

— На всякий случай. Для поддержки штанов.

— Откуда он у тебя?

— Хороший человек подарил. Он любит меня, дуру, заботится обо мне и делает все, чтобы меня никто не обидел. А я люблю тебя, дурака, и делаю все, чтобы тебя, дурака, никто не обидел.

— Ценю.

— Только это… Осторожней с ним… Это очень сильный газ.

— Нервно–паралитический? — страшным шепотом спросил Евлентьев.

— Он самый, — и Анастасия захлопнула дверь. Евлентьев постоял, повертел в руках небольшой черный баллончик, украшенный замысловатыми желтыми разводами, и, поколебавшись, сунул его в карман куртки. Примерился к нему там, в кармане.