Бубба и Космические Кровососы

Ветер задул сильнее и машины во дворе заскрежетали, как старая ржавая карусель. Темная волна застыла, но он видел просвет во тьме. Из него как будто бы доносилось дыхание. Перед застывшей волной кружились маленькие вихри, швыряя песок ему в глаза. Волна сдвинулась и нахлынула на него, и обволокла, и заполнила ноздри вонью бойни.

Ее странная пасть хлюпнула над ним, показался язык и провел над его головой, будто слизывая шоколад с рожка с мороженным. К каждой его поре словно прилипло что-то маленькое и гадкое, напоминающее руку старика на паху ребенка, кулак, сжимающий сердце старухи, выжимая всю жизнь до капли, зверей, раздирающих младенца, мать, нарезающую и поджаривающую собственных детей, человека с дробовиком, который ждет дома жену, кошек в мешках с кирпичами в реке. В одном прикосновении твари чувствовалось все это и многое другое.

Огромная черная волна и ее органы вкуса отодвинулись, лишилась темноты, стала больше похоже на большую белую картофелину со свиными титьками. Из ее мраморно-белой лысины показались темные жирные волосы. Глаза стали как пулевые ранения. Нос – кабачок. Пузо перекатывалось как желе. Ножки – неуклюжие пеньки жира с широкими плоскими ступнями и одинаковыми пальцами. В паху словно корчились черные черви, а половое отверстие, подмигивающее из них, было красной свежей раной, оставленной взмахом меча.

Тварь нависла над ним, подняла своими коротенькими ручками, которые вытянулись и стали длиннее, вцепилась толстыми ладошками и многосуставными пальцами. Вознесла над головой, словно чтобы зашвырнуть подальше. Изо рта чудовища выкатился слюнявый язык и попробовал воздух, потом шлепнул его по лбу. Язык был шершавым и холодным, на этот раз не оставлял ощущений. Его острый, холодный кончик просверливался в его череп. Он почувствовал себя банкой варения, которую медленно опустошает муравьед.

После холодного прикосновения языка он вдруг стал девятилетним – на холме возле дома, на своем большом синем велосипеде. Спустя миг он уже летел вниз по холму, безумно крутя педали, ветер играл с волосами, такой холодный на лице. Он хохотал, летел сломя голову. А потом штанина попала в цепь, и его скинуло с большого синего велосипеда, как с взбрыкнувшего коня, высоко запустило. Он рухнул на асфальт, переломал ногу в четырех местах.

Влажный язык всколыхнул воспоминания. После возвращения домой из больницы он четыре месяца лежал на диване в гипсе. Четыре месяца ничегонеделания – только слушал, как в спальне за дверью отец избивал мать, шел мимо него в бар, задерживаясь, только чтобы наклониться и бзднуть Загонщику в лицо.

- Наслаждайся с «Кока-Колой», - говорил отец. Язык сдвинулся, забрал воспоминание. Затем ощупал другое, поднял, изучил, затем высосал и его и убрал из памяти.

Наслаждайся с «Кока-Колой».

Жирное женственное существо выдернуло язык из его мозга, выронило его со звуком мешка с фарфором, сброшенного с утеса, и он закатился под ржавеющий пикап «Додж».

Кончики титек Матки истекали черной жижей, густой, как машинное масло. К ней подлетело, толкаясь, сырое теневое сборище чудовищ. Рты, языки, щупальца и усики лизали, поглаживали, касались и сосали, и, словно корчащиеся, темные слизни, они болтались с титек Матки и вздыхали, наслаждаясь ее мерзким медом.

8

База

- Приплыли, - сказал Полковник.

Он говорил о длинном белом деревянном пирсе, блестящем на солнце, и длинной белой гравийной дорожке, что бежала от него к большому двухэтажному белому дому с верандой. Крышу крыльца поддерживали толстые белые деревянные колонны в форме греческих мраморных, а само крыльцо поддерживало верхний этаж со множество широких окон в тени высоких дубов, что росли кругом дома. На коньке крыши был флюгер из металлических пластинок, железяки отражали солнечный свет и крутились.

- Тут будет наш штаб, - сказал Полковник. Команда стояла на носу парохода, глядя, как приближается берег. Возле пирса плавали утки. Подпрыгнула рыба, большая и блестящая на солнце. «Ноктюрн» замедлился и боком поплыл к берегу.

- Не пароход, а зверь, - сказал Джон Генри.

- Других таких не найдешь, - сказал Полковник.

- Я чую магнолии, ивы, стираксы, пару сосен и дубы, и какую-то дохлятину у воды.

- Черт, - сказал Джек, - это и я бы сказал, если б был слепым. Тут больше ничего не растет, а рядом всегда какая-нибудь дохлятина.

- Ага, - сказал Слепой, - но я все чую отсюда, а ты чуешь только свою жопу немытую.

- Эй, ты это че, думаешь, я тебе не врежу, потому что ты слепой?

- Я думаю, ты мне не врежешь потому, - отвечал Слепой, - что я тебя почую заранее.

- Девочки, не ссорьтесь, - прервал их Полковник.

Пароход замер у пирса. Мертвяки опустили большой трап и Полковник, с тросточкой под мышкой и походкой, которая не выдавала возраст, повел команду к дому. Мертвые слуги остались на борту.

Бросив взгляд назад, Полковник объяснил:

- Им лучше здесь. Если все начнется – а оно начнется, - будут только путаться под ногами. Дженни, будешь нас обслуживать?

- Нет.

- Нет?