Будь моей сестрой

Кто любит говорить, регулярно говорит или глупость, или неправду. Ида поджимает губу и молча поправляет женщину. Растения дышат круглые сутки, но ночью дыхание активнее: днем они держат устьица закрытыми, чтобы не терять влагу. Другое живое умеет любить то, что вокруг него, умеет сделать так, чтобы ничего не портить, не причинять вред, – поэтому кто-то дышит днем, а кто-то ночью; поэтому все ее подопечные прекрасно себя чувствуют в этом маленьком тесном оазисе под стеклом. Если бы сюда набилось столько же людей, думает Ида, они не протянули бы и пары суток. Они не любят, не умеют, не слушают и не чувствуют ничего. Они перекалечили бы друг друга, сначала лаялись бы, потом начали грызться, потом оттеснили бы тех, кто слабее, или ранили бы, или убили.

Если бы все растения оранжереи разом задышали в полную мощь – а ведь растение дышит всеми своими частями, дышат и листья его, и стебли, и корни, и даже отделившиеся семена, – уже через полчаса концентрация кислорода под сводом упала бы настолько, что здесь стало бы вредно находиться. И тогда растения, конечно же, прекратили бы, потому что интенсивность их дыхания зависит от газового состава среды, потому что они не враги ни себе, ни другим.

Ида здесь немного неправа, но лишь кое в чем. А кое-что она знает, как узнаёт и многое другое, когда касается коры и ведет пальцами по длинным светлым черешкам, когда вслушивается в незаметное, почти ненастоящее шевеление зеленой лиственной массы по бокам, над головой, на уровне пояса. Если все растения оранжереи задышат так интенсивно, как только могут, через полчаса ей начнет недоставать кислорода. Возможно, придется присесть. Закружится голова, собственное дыхание сделается частым, неглубоким. У нее здоровое сердце, и она не курит, но еще через полчаса уже точно потеряет сознание. А еще через полчаса уже вполне можно ждать…

Ида улыбается своим фантазиям и поглаживает тонкий лист филодендрона, похожий на причудливый старинный музыкальный инструмент. Вы ведь не станете так делать, мысленно произносит она, произносит не всерьез, но через миг – за миг до того, как она отнимет пальцы от нежного, изящно вырезанного зеленого листка, – приходит шелестящий тихий ответ: нет, мы не станем, нет, ты нам нравишься, ты заботишься, нет, нет, мы тебя любим.

В середине июля уходит в отпуск Сима, а за ней – Мария Силантьевна, которая работает еще дольше Иды, она у них и за бухгалтера, и за секретаря, и за все остальное, с живым не связанное. Симу по возвращении Валентин Петрович зовет к себе в кабинет, и оттуда она вылетает раздосадованная и раскрасневшаяся и проносится по центральному проходу оранжереи и, долетев до Иды, притормаживает и мерит ее злобным взглядом. Сима – затюканная, сутулая, неухоженная тетка с бесцветным лицом – не произносит ни слова, но Ида прекрасно слышит ее. Тебя-то не тронут, конечно, ты ж у нас незаменимая, ты ж инвалид, а что мне ребенка кормить, то его не волнует, козел, вот козел, вот сволочь. Ида поворачивается к ней и смотрит. Листья и стебли вокруг вновь колышутся напряженно: чувствуют Симину злость. Сейчас она напоминает Леночку в тот день – Леночку тогда обидел муж, и она пила коньяк прямо в оранжерее, и накрутила себя к вечеру, и захотела что-нибудь уничтожить, и дальше получилось то, что получилось. Сима трезва, но она тоже может взбеситься. Тоже может повредить что-то, причинить кому-нибудь боль, и Ида настороже.

Однако Сима не делает ничего, лишь напоследок бросает на нее полный отвращения взгляд и покидает оранжерею навсегда.

Какое-то время спустя появляется Валентин Петрович, уныло обтирает рукавом перевернутое ведро, служащее Иде табуреткой, стремянкой и столиком, присаживается. Он частенько приходит к Иде, чтобы найти утешение в горестях, – проблемы с бюджетом, проблемы с сердцем, проблемы с детьми и внуками. Ида закономерно не вносит в разговор никакой лепты – даже не смотрит в его сторону, занимается своим делом, – но, возможно, именно это и привлекает директора. Ведь большинство людей говорят слишком много.

– А что я-то могу, вот скажи на милость? Что? Думаешь, мне это нравится? Не нравится, уверяю, совсем не нравится. – Тон у Валентина Петровича такой, как будто она ему возражает. – Мы прибыли уже сколько месяцев не приносим. Практически в минус работаем. Как мне штатные единицы объяснять?

Ида наносит широкой кисточкой специальный состав на кору теофрасты.

– Мне, чувствую, скоро предстоит и Марии Силантьевне предложить на полставки… Ох, не знаю. Согласится ли? Пока не то чтобы край, но уже недалеко.

Листья и ветки покойно нависают над Идой и Валентином Петровичем. Влажно. Тепло. Директору слишком тепло: он оттягивает воротник. У него сердце.

– Кто сейчас в оранжерею пойдет? Пенсионеры, льготники? Рекламы в Интернете купить – так не на что. Кофейную машину вот поставил…