Будь проклята страсть

Полковник выпалил какое-то заковыристое ругательство и, шаркая вокруг столов, сперва стал хрипло изрыгать оскорбления, потом голосом, похожим на скрип ржавого колеса в тумане, затянул непристойную песню. Толпа принялась стучать в такт кулаками. Самые гнусные строки, судя по всему, Полковник приберёг для Эммануэлы. Он подошёл к столу, где сидели она и Ги, и выпалил их ей в лицо, глядя на неё в упор со злобной иронией. Графиня, застыв, отвечала ему тем же. Ги видел, что она наслаждается, трепещет от восторга, выслушивая грубости, которыми Полковник унижал её. Для Эммануэлы это было способом обладания. Один раз она облизнула губы. А Ги, захваченный, как и другие зрители, этой сценой, вновь удивился привлекательности этого мерзавца для женщин. Правда, приходилось признать, Максим Лисбонн был занятным мерзавцем.

Полковник повернулся и пошёл, волоча ногу. Заметил парочку в тёмном углу. Женщина собиралась лечь на мужчину и расстёгивала одежду. Лисбонн выругался и указал на неё. Это открытие было встречено торжествующим воплем, несколько человек из-за ближайших столов подошли и стали рядом. Кто-то нагнулся и ухватил женщину, не позволяя ей подняться.

   — Давай, давай!

Большинство сидевших лишь глянуло туда и больше не обращало внимания на парочку. Эммануэла вздрогнула и поднялась.

   — Дорогой мой, я хочу уйти.

Ночь была тёплой. Эммануэла внезапно сбросила с себя напряжение и презрительно рассмеялась.

   — Да, вы знали, куда ехать, не так ли, Милый друг? Надо будет повторить эту поездку.

На обратном пути она без умолку говорила, воздвигая между собой и Ги стену насмешки, пробиться сквозь которую всегда было трудно. На авеню Фридланд бросила ему: «Завтра, завтра» — и беззаботно поднялась на крыльцо. Ги видел, как большая дверь закрылась за ней, и потом представил себе, как она проходит мимо сонных лакеев и поднимается по лестнице в спальню.

Кокетка? Да, но мысль об обладании ею была неодолимо заманчивой. В ней таилась загадка, присущая всем женщинам. И мучительный соблазн всех женщин, спасения от которого нет.

Этот визит к Полковнику Лисбонну послужил началом новых требований. Эммануэла еженедельно заставляла Ги возить её по местам столь же сомнительного пошиба. Просто грубые притоны графиня почти сразу же отвергла и стала искать подозрительные, непристойные, опасные. Может быть, она всё более и более умело скрывала свои чувства, но Ги казалось, что это её новый утончённый способ издеваться над ним. Однако противиться ей он был не в силах. Видел, что она знает о его подозрениях. Но это ничего не меняло. Однажды, когда Ги не захотел пойти ей навстречу, она заявила: «Мой дорогой, я ведь просто-напросто веду себя, как та женщина из «Милого друга» — одна из ваших героинь. Разве нет?»

Будучи один, он неистово клялся себе не терпеть больше от неё разочарований. Но потом приходила записка с лёгким запахом её духов — и решимость покидала его, он со жгучим нетерпением дожидался назначенного часа и мчался на авеню Фридланд, где его ждало очередное разочарование, ещё одна шпилька, которой блестящая графиня даже не замечала. И в довершение его страданий она стала всё больше и больше сближаться с Арманом Ле Пелтье.

   — Очень, очень рад, дорогие собратья. — Широко улыбаясь, Артур Мейер проводил Ги и Поля Бурже к выходу. — До свиданья.

Курьер, нашивший на свой мундир позолоченные эполеты, чётко откозырял и широко распахнул дверь.

   — Да... Бурже, вы не забудете передать это герцогу де Лине? — просил Мейер.

   — Нет. Можете быть спокойны.

Выйдя из здания, они пошли по бульвару. Было ясное утро, дул лёгкий ветерок. Бурже доверительно взял Ги под руку.

   — Дорогой друг, я хочу вернуться к нашему разговору. Продолжать его при Мейере не стоило.

Они встретились по пути в редакцию «Голуа» и разговорились.

   — Не понимаю, почему ты не расширяешь охвата жизни, почему всё время пишешь о крестьянах, проститутках, этом незначительном слое общества. Они ужасно скучны, невежественны и в конце концов притупят твою художественную зоркость.

Ги искоса посмотрел на приятеля. Бурже, человек двумя годами моложе его, шёл в гору. Модные романы создали ему репутацию правдивого рассказчика о жизни светского общества. Несмотря на свой снобизм, он нравился Ги.

   — Я веду вот к чему, — продолжал Бурже, — ты достаточно знаешь о приличных людях, чтобы подняться как писатель выше. Я не говорю, что твоим хроникам в «Голуа» и «Жиль Блаз» недостаёт проницательности. И знаешь, они, по-моему, избирательнее, чем твои рассказы. В «Милом друге» есть блестящие места — просто блестящие.

   — Бурже, кто такие приличные люди?

   — Оставь, ты знаешь, что я имею в виду. Натуралистическое копание в сточных канавах, настойчивое изучение жизни низов общества — неужели оно так уж замечательно? Или хотя бы нужно? Для Золя, может быть, и да. При такой биографии это, возможно, неизбежная форма самовыражения. И понятно, когда молодой человек пробивался в литературный мир, это было надёжным способом шокировать людей, обратить на себя внимание.

   — Другим молодым людям следует поступать так же?