Будь Жегорт

Каченка, так мою маму зовут, тоже не знает, почему учительница убила себя. Папе на кухне она потом говорила, что ее затравили эти свиньи. Наверное, она имела в виду русских или коммунистов, потому что русские и коммунисты – свиньи, только это нельзя говорить. Но Каченка с Андреей Кроуповой все равно так все время говорят и поют песенку против русских[1] про Ленина в горах. А мне не разрешают ходить в искорки[2]

, потому что искорки и пионеры[3] – маленькие коммунисты. Я не понимаю, из нашего класса туда все ходят, и я тоже хочу. Я уже хожу на немецкий, в художественный кружок и на балет, потому что я толстая и надо больше двигаться. Но в искорки мне бы тоже очень хотелось.

На немецкий не ходит никто, только я одна, к пани Фраймановой, которая была у нас учительницей в прошлом году в первом классе, а потом ушла на пенсию или не знаю куда. Она перестала преподавать в школе и теперь занимается только со мной у себя дома.

На балет много кто ходит, особенно девочки, но они все очень красивые и нет ни одной толстой, кроме меня, так что на занятиях надо мной смеются, да и в остальное время тоже. У меня там есть подруга, взрослая – это женщина, которая учит нас танцевать, она знакомая Каченки из театра. В театре она объявляет по радио, кому когда выходить на сцену. Раньше она была настоящей балериной, а теперь уже тоже толстая.

Лучше всего художественный кружок у пана Пецки в доме культуры, там мне хорошо. Там я рисую и, главное, леплю. Потом все это обжигается в печи и получается скульптура. Сначала я ходила с детьми, но пану Пецке понравилось, как я рисую и говорю, и он уговорил Каченку, чтобы она разрешила мне ходить по вечерам, со взрослыми. Так что теперь я занимаюсь с ними и еще с Нечкой Пацаком, это мальчик, которого пан Пецка тоже позвал к нам. У пана Пецки есть проигрыватель, и когда все начинают рисовать, он ставит Моцарта. Он говорит, это самый лучший на свете композитор, вроде Бедржиха Сметаны, только даже лучше. И он действительно очень хороший. Хотя Андреа Кроупова, актриса из Каченкиного театра и ее подруга, говорит, что самый лучший композитор какой-то другой на Б. Кажется, Баховен. Еще на кружке рассказывают разные интересные вещи, и я думаю, что стану скульптором, когда вырасту.

Вчера пан Пецка сказал, что он слышал, что все теперь будут носить брюки как колокол: сверху узкие, а внизу широкие и цветастые. Еще он сказал, что не будет из себя строить шута и такие штаны наденет только через свой труп. Мне это тоже не нравится, тем более что пан Пецка из Праги и скульптор.

Андреа Кроупова уже носит такие брюки, и она очень красивая, но Каченка все равно намного красивее. Андреа сказала мне, что женщина не может быть скульптором, но пан Пецка говорит, что умная женщина может быть кем захочет.

Думаю, что пани Фрайманова, моя учительница в первом классе, которая теперь преподает мне немецкий, очень умная. Особенно потому, что она знает немецкий, а еще потому, что она умеет говорить такие вещи, которые помогают, когда у меня в голове какая-нибудь трудность, как вчера с Олинкой. В первом классе Каченка хотела записать меня в воскресную школу в костел, но пани Фрайманова отговорила ее, сказала, что мне и без этого хватит проблем. Она имела в виду именно трудности у меня в голове, они у меня, похоже, точно есть.

Когда я вчера возвращалась с немецкого, было уже темно. Шел сильный снег, дул ветер, светились витрины, и в них рождественские украшения. Я шла совсем медленно, чтобы как следует всем насладиться, и немного ела снег (его мне можно, он никакой не сладкий) и оставляла следы. А потом я ненадолго остановилась у магазина канцтоваров, потому что он мне нравится больше всего, и смотрела на красивые, вкусно пахнущие карандаши, и на бумагу, и на всякие разные краски и любимые вещи. Снизу витрина была в инее с цветами и звездами, и я сняла перчатки и написала пальцем на стекле: «Ежишек[4], пожалуйста, подари мне фломастеры, такой набор, где их много и есть и розовый, и оранжевый, и еще пластилин, если получится. Я буду очень хорошо себя вести. Спасибо тебе. Хелена Соучкова, улица Антонина Запотоцкого, дом 429, Ничин 5».

А потом я еще хотела немного посмотреть и понюхать снег, но вдруг увидела, что за витриной стоит Олинка Глубинова и так сердито на меня смотрит. У нее было длинное белое платье и белое лицо, и в руках лист, на котором ничего не нарисовано, он тоже просто белый. Я хотела убежать, но не могла.