Будем кроткими как дети [сборник]

Было их только двое, жильцов этой квартирки, мужчина да женщина, молодожены, — и вовсе не нужен им, знал я, некто третий, чужой и незваный. Но, слава богу, меня никто не гнал отсюда. Я входил в комнату, поскорее отводил глаза от чистой супружеской кровати и растягивался на полу, как виноватая собака. И мне сразу же становилось спокойно. Я сожалел лишь, что нет под руками любимых книг, — ничего, кроме «Роман-газет», хозяева у себя не держали. Глядя на красивую люстру, я предавался праздным размышлениям. Черт возьми, ругался я благодушно, пуская к потолку дым, почему я не могу жить так же, почему не куплю себе такую же люстру и не заведу чайный сервиз? Вот вернусь, мечтал я, в свой коммунальный угол и первым делом покрашу пол в комнате, а на подоконник поставлю вазу с цветами, а в мастерской развешаю старинные гобелены и красивые драпировки.

Я дремал и грезил до сумерек, потом вставал и у раскрытого окна чаевничал. Я брал у хозяйки одну алую чашку, серебряную ложечку и чайник; яблоки, конфеты и булочки я приносил с собой в газетном кульке. Стоя у окна, я уже, как старожил, вполне разбирался в происходящей внизу жизни. Вон со скрежетом и звоном вынеслись из-за угла дома мальчики на самокатах — и впереди, конечно, их кудрявый атаман в шортах. А вот я вздрогнул — прошли знакомые девочки-близнецы. Обе полные, до мелочей одинаково одетые, они идут по дороге, взявшись за руки, опустив глаза и ни на кого не глядя. Они идут плечом к плечу, мелькают ноги в белых гольфах, пара пепельных кос мечется за спинами. При виде девочек я всегда вздрагивал и давился чаем. В их упоенной полуулыбке и в глазах, опущенных долу, а главное — в их совершенной одинаковости мне чудилось что-то неестественное.

Отдуваясь сквозь вытянутые губы, взбирался на гору тучный инвалид с палкой. Навстречу ему очень медленно, покачивая бедрами, шла девушка в голубом свитере и розовой юбке. Руки она держала в карманах юбки спереди. Из-за горы наваленного щебня к ней выходил здоровенный курсант мореходного училища, и они тихо уходили по спуску вниз.

Скоро выйдет из дома худенькая старушка с прямой спиной, с пушистыми седыми волосами, трогательно похожая на девочку-первоклассницу. Она присядет с краю на скамейку, вкопанную в землю возле грубо сколоченного стола, сядет отдельно от остальных старух, уже громко галдящих о чем-то своем.

И пройдут другие люди, и все они покажутся мне знакомыми. И я буду смотреть на них, коротая вечер в одиночестве, попивая остывший чай, лишь изредка бросая благодушный взгляд в глубь залива, где в это время день покойно умирает и переходит в ночь.

И так не захочется мне уходить отсюда и возвращаться к сестре, терпеть зятя с его непонятной враждебностью ко мне, безответно выслушивать жалобы сестры — отчаянный ее шепот в полутьме кухни! И все же я пойду, пройду в темноте привычный путь через тихие кварталы и встречу однажды женщину с двумя набитыми хозяйственными сумками, предложу ей свою помощь, и она сначала испугается меня, а потом отдаст одну сумку. Я провожу ее до самого дома, мы будем весело болтать по дороге, и вдруг совершенно неожиданно, торопясь, я стану рассказывать ей о себе, а после останусь один и буду смотреть, как она уходит, уходит, чтобы никогда больше не встретиться мне. Она пройдет круг света под одиноким фонарем и исчезнет во тьме, я же буду еще долго стоять на месте, раздумывая: в какую сторону теперь идти?

Но в эту последнюю субботу я вошел к моим милым друзьям и вдруг почувствовал, что все должно кончиться. Квартира провоняла моим табачищем, я разбил алую чашку хозяйки. Да и сколько мог еще испытывать терпение этих людей я, незваный гость? Я смотрел в окно на город, на залив — по нему гнал ветер широкие полосы ряби, небо перечеркивали длинные фиолетовые тучи, — смотрел на все это безмерное обилие красоты и думал: это не мое, пора уже уходить отсюда. И до слезной боли захотелось мне остаться насовсем, жить в этой квартире, парящей над одним из прекраснейших морских заливов мира. И чтобы так же опрятно и уютно было у меня в душе, чтобы на моем столе стояла круглая ваза из тонкого сиреневого стекла, полная огненных кленовых листьев.

Я лег на пол, на обычное свое место, но лежать было неудобно — болело все тело, давали знать о себе дни, что провел я, валяясь на твердых досках. Я поднялся, походил немного из угла в угол, томясь, а затем прикрыл окно и ушел.

Я прошел к станции, сел в электричку и вылез на ка- кой-то остановке. Через парк я прошел на пляж, на берег Амурского залива, и там, к своему удивлению, увидел много обнаженных людей. А стоял уже сентябрь, и ветер дул неприятный, по-осеннему холодный. Вода в заливе была бутылочного цвета, дальний гористый берег — синий. Две-три головы темнели недалеко от берега, плыла прогулочная лодка с мужчиной и женщиной.