Будем кроткими как дети [сборник]

— Я не против этого, Эйти, — спокойно ответил Коля. — Только в твоем доме не все благополучно. А сестра еще глупа, боюсь, что она не справится. Надо подождать, пока не станет все нормально.

— Вот ты даешь, — сказал Эйти по-русски. Затем продолжал по-корейски — Это моя единоутробная сестра, Коля. Мы с ней сосали одну грудь у матери. Родители велели мне до самой смерти жалеть ее и беречь.

— Ако мне тоже единоутробная сестра, и за нее я тоже в ответе, — с достоинством проговорил Коля.

На этом и закончилось сватовство Эйти. Появилась было перед ними Ако, вытолкнутая из соседней комнаты чьей-то гибкой рукой, заикаясь, пробормотала:

— Старший брат, извините… Я… на все согласна. Пусть…

Но брат заорал на нее, пристукнув кулаком по столу, и прогнал назад.

— Сиди там! И с этого дня чтобы твои туфли всегда были на месте, ясно? А иначе не жить тебе больше.

Теперь влюбленные вовсе не могли видеться. Эйти приходил после дневной смены, прохаживался позади крошечного огорода под окнами и уныло свистел в два пальца. В свист этот он вкладывал все свое одиночество и тоску, терзая и себя, и других по нескольку часов, до глубокой ночи. А в дальней комнате Ако крутила ручку радиоприемника, придвигая нос к зеленому глазу индикатора, чтобы никто не видел ее слез, шмыгавших сквозь ресницы, как куропатки сквозь густую траву. Если же °на замечала, что близко брат, то ввертывала звук на всю мощность, давая тем знать, что она слушает музыку и вовсе не слышит призывов Эйти.

Прошел еще год, уже не тягостный для Невесты Моря, но мучительный для двух ее младших дочерей. Ако плакала, Томико дразнила ее. Простушка Ако, такая добродушная и болтливая: тра-та-та-та — тысячу слов в ми- нуту, — бедная Ако стала похожа на собственный призрак. Нос ее распух от вечного шмыганья, волосы стали выпадать — по всей квартире валялись эти длинные, как сама тоска, черные волосы. «Эй, Ако! А-а-ко! — взвивалась Томико, теряя терпение. — Ако! Твой соловей снова прилетел, вон свистит, а на улице пурга. Опять ты плачешь?» — «А что мне еще делать?»— говорила вся мокрая от слез Ако. «Иди утопись в проруби, — советовала Томико, — чем реветь целый день». — «Не твое дело, мегера, злая ведьма, мегера!»— кричала разобиженная Ако по-русски, и Томико произносила, усмехаясь: «Это я мегера?»— и отходила прочь.

— А-а…Что вы ругаетесь, глупые девчонки? — укоряла их мать, сжавшись на постели под одеялом: зимою она теперь сильно мерзла.

Томико никак не могла позабыть своего мужа, хотя и желала ему истлеть где-нибудь под забором. Он пел баритоном и на слух выучил много оперных арий, за что и ценили его в клубе «Шахтер». Разведясь с Томико, он женился на Рае Самолетовой, руководительнице художественной самодеятельности при клубе, полной и приятной женщине. Томико тоже записалась в кружок самодеятельности, но в клубе «Строитель», — и на районном смотре взяла первый приз за исполнение национального танца. Что ж, ей удалось доказать свое: она, танцевавшая на удивление всем еще с детства, всегда была уверена в своем таланте, только никогда до этого не думала выставлять его напоказ. Невеста Моря потихоньку плакала в клубе, окруженная со всех сторон людьми, топавшими ногами и хлопавшими в ладоши, чтобы вызвать на сцену еще раз Томико, ее несчастную дочь… Но бывший муж не вернулся к Томико, не кинулся к ней сквозь толпу, простирая вперед руки.

По случаю торжества Томико устроили гульбу, был приглашен в числе гостей и Эйти, к большому его удивлению. Он пришел на вечеринку позже других, для смелости хватив перед тем вина. Когда он разулся и вошел в комнату, там уже гремела радиола и гости танцевали, высоко вскидывая ноги в капроновых чулках и пестрых носках, — общество разучивало новый полюбившийся танец хали-гали. К Эйти подпорхнула виновница торжества, благоухающая, в белом гипюре. Томико забрала у него бутылку с шампанским и увела к отодвинутым в угол комнаты низеньким столикам. Усадив Эйти на пол за столик, Томико опустилась рядом и налила ему в стакан водки.

— Пей, — сказала она, придвигая палочки для еды и закуску. — Так знай же, что это я тебя пригласила, сегодня я тут хозяйка.

Эйти выпил, но закусывать не стал, лишь прискорбно покачал головой. Он мельком увидел Ако, чье испуганное лицо белело в дальнем углу комнаты.

— Почему я тебя позвала, угадай, Эйти, — громко сказала Томико; розовые скулы ее нежно разгорелись от горячего вина.

— Почему, Томико? — спросил Эйти, не поднимая головы.

— Потому, что для любви нет границ, а ты дурак. Любовь и смерть сильнее всего на свете, а все остальное ерунда, — в наступившей тишине торжественно, с горьким вызовом проговорила хмельная Томико. — Мне жалко вас, и я теперь буду вам помогать. И жизнью своей клянусь, что вы будете вместе!

И эти ее слова слышали гости. Но вновь загремела музыка, и все кинулись в пляс.

— Не надо, Томка, ничего не надо. Эх, Томка, Томка! — плакал и бормотал в углу Эйти.