Будем кроткими как дети [сборник]

Затем прошумели первые весенние грозы, пригрело солнце, и вместе со злаками буйно взошел сорняк, началась прополка. Незаметно подошло лето: мотыжка, окучивание картофеля, продергивание кукурузы. И все эти труды коммунаров совершались на благодатной летней жаре, под живительными стрелами прохладных дождей, любовно выпадавших на широкую жаждущую землю. И раскатывались дальние громы, словно могучий смех довольных своими делами божеств.

Каждое утро в холостяцкую казарму коммунаров заходил старик Мун. Ему можно было идти к полю другой дорогой, но он желал выйти на работу со всем миром. Во дворе ярко светило раннее солнце, в казарме еще возились, потягивались и зевали лодыри, а усердные уже садились за стол, когда в дверях появлялась могучая фигура старика.

Некий молодой шутник сделал наблюдение, что когда Мун появляется на пороге, освещенный сзади солнцем, то можно увидеть, словно в обрамленной картине, не только пучок волос на макушке, но и все прочие достоинства деда. Это возможно было потому, что одежда на старике была совсем ветхой и холщовые штаны его настолько проредились, что на просвет были прозрачны. И кучка юнцов, посмеиваясь, караулила деда у дверей. Шутника, придумавшего подобное зрелище, звали Андреем, то был полутораметровый парень, самый молодой в коммуне, крепкий, как корень, и прыткий, как пружина.

Едва старик входил в дом и здоровался со всеми, Андрей подскакивал к нему, истово прижимая руки к бедрам, и быстро кланялся, говоря:

— Абай, жениться хотите?

Старик с ласковым видом отвечал, взмахивая рукою:

— Спасибо, спасибо, сынок! Кушай сам на здоровье, а я уже позавтракал.

И присаживался у порога на широкое полено.

— Хорошее утро, ребятушки, — гудел он. — Уж так и быть, посижу, подожду, пока позавтракаете. Вместе пойдем!

Молодые крестьяне принимались хохотать, старшие — ворчать на них. А дед, вытащив из-за шийорота длинную трубку, с невозмутимым видом принимался курить.

И никто в такое утро не мог, конечно, подумать плохого о старике. Никто не засомневался бы* что этот беспомощный старый богатырь таит в душе еще что-нибудь, кроме детской чистоты и великого добродушия. Сущность его казалась ясной и прозрачной, словно алмаз, лежащий на ладони. Но Мансам, приглядываясь к нему, не верил этой кажущейся человеческой ясности.

9

Он в эти дни бился над важным и неотступным вопросом, который возник сам собою. Не обладая мудрым терпением принимать человека таким, какой он есть, юноша желал недвусмысленно знать: все же — темен он или светел? Если зол, то в чем корень этого зла? А если добр, то зачем, зачем? Жалея, балуя напуганную своим неожиданным бедствием сестру, Мансам пытался узнать у нее истинного виновника этого бедствия. Он хотел бы увидеть того, кто не нашел в себе малой толики благородства, чтобы пожалеть четырнадцатилетнюю глупенькую сироту. Но сестра по-прежнему упорно молчала.

Он вспоминал отца, и ему казалось, что вот отец был совершенно ясный в своей доброте человек. Но его убили. Доброта отцовская зарыта в кладбищенскую землю на далекой станции Г. И вдруг что-то взорвалась в сердце Мансама, и гнев, и обжигающую кровь, и ненависть разнесло этим взрывом. Теперь он не искал больше корня зла и не допрашивал сестру, кто виновник. Он сам знал кто.

Виновата была мать. И напрасно было искать других виновников. И эта виновница скрылась в глубине огромной страны. Мансаму бывало теперь так грустно каждый день, что не хотелось по утрам просыпаться. Работа в поле давала усталость, от которой вечером хотелось спать, но ведь не ради этой усталости и безрадостного сна стоило жить дальше. И Мансам решил, что они двое, брат и сестра, которых даже родная мать предала, должны умереть. И надо это сделать до того срока, когда сестра- девочка родит. Сестра глупа, труслива, не захочет еще, но он как-нибудь управится с ней, заманит в лес. А для себя Мансам приготовил большой кусок опиума.

Но тут ему словно явился знак иной. Один человек из соседнего села ездил в Среднюю Азию за дешевым перцем и там на базаре встретился с Гиром Пя по прозвищу Бык. Он с Василисой, оказывается, жил не таясь вблизи небольшого узбекского городка. Пя Гир узнал земляка, пригласил к себе в гости. Он был очень удивлен, когда узнал, что обвиняется в убийстве Матвея Шина. Никогда, мол, никого не убивал, наверное, тот сам бросился с поезда. «Как бы то ни было, Бык Пя вовсе не желал прятаться», — рассказывал человек.

Мансам сходил к нему и взял адрес матери. Затем стал собираться в путь. Никто не пытался его удержать. Да по всему виду парня было ясно, что остановить его невозможно. Он никому и не отвечал, когда с ним заговаривали о поездке. Он ушел из коммуны, захватив с собою лишь свернутую и перевязанную шпагатом телогрейку. Никто не провожал его на пароход.

10

А недели через две, когда уже приступили пропалывать картофель, Мансам вернулся. С тою же свернутой телогрейкой в руке, и тот же белый шпагат был на свертке. Отдохнув день, он на другое утро вышел со всеми в поле. Никто особенно не приставал к нему с разговорами.