Будет больно. История врача, ушедшего из профессии на пике карьеры

«Роды» происходят вскоре после полуночи, я беру у мамы кровь на анализ и рассказываю ей про все анализы, которые можно сделать для выяснения причины смерти плода. Они соглашаются на все, что вполне можно понять, однако это значит, что мне придется взять у ребенка образцы кожи и мышечной ткани, что является для меня самой ужасной частью работы в родильном отделении. Когда я только начал этим заниматься, мне было настолько не по себе, что приходилось, по сути, смотреть в сторону, пока я проделывал все необходимые манипуляции. Теперь же, став менее восприимчивым к тому, в потерю восприимчивости к чему попросту невозможно поверить, я могу смотреть. У меня просто разрывается сердце, когда нужно резать мертвого ребенка. Ожидаешь, что они будут выглядеть красивыми, совершенными, невинными – чаще всего это далеко не так. Вот уже пару недель, как он мертв – тело ссохшееся, кожа облазит, голова размякшая, выглядит чуть ли не обгоревшим. «Прости, – говорю я ему, забирая необходимые образцы тканей. – Ну вот и все».

Я снова его одеваю, поднимаю глаза к богу, в которого не верю, и говорю: «Присмотри за ним».

10 июня 2008 года, вторник

Остановила полиция в Голландском парке. «Вы в курсе, что проехали на красный свет?» Честно говоря, нет, не в курсе. Я ехал домой на автопилоте, совершенно измотанный после бесконечного ночного дежурства, за которое сделал пять кесаревых. Остается надеяться, что в операционной я был более внимательным, чем за рулем.

Я объяснил, что возвращаюсь домой после 30 часов в родильном отделении. Плевать они на это хотели – штраф в 60 фунтов и 3 штрафных балла (Система наказаний за нарушения ПДД в Европе. – Примеч. перев.

).

18 июня 2008 года, среда

Мне не привыкать говорить перед пациентами шифрами. Одного-двух подслушанных слов может оказаться достаточно, чтобы пациент, строивший амбициозные планы воздвижения в твою честь храма, внезапно начал истерично обвинять тебя в том, что ты замышляешь их смерть. Так что, подобно тому, как хозяева собак по буквам произносят «Г-У-Л-Я-Т-Ь» перед своими питомцами или «Р-А-З-О-Й-Д-Е-М-С-Я Н-А В-Р-Е-М-Я» супруги, чтобы облапошить своего развесившего уши ребенка, у нас также есть свой секретный язык[88]

. Однако порой приходится держать в неведении не только пациентов. На этом месте работы мне тоже пришлось придумать специальный шифр, чтобы меня не понимала мисс Бэгшот, и все ради того, чтобы пережить устраиваемые ею бесконечные обходы палат. Когда мне нужно подзарядиться кофеином, я говорю интерну «проверить мистера Бакстера», и он бежит для меня в «Старбакс». Прошло три месяца, и она так и не разгадала этот шифр. Ну или она просто кайфует, когда от меня пахнет кофе.

20 июня 2008 года, пятница

Учу старшего интерна зашивать кожу с помощью скоб, которые, как я считаю, дают точно такой же результат с косметической точки зрения, что и обычные швы, в то время как времени на них уходит в 4 раза меньше[89]

. Он прекрасно со всем справился, однако, когда я посчитал в конце скобы, их оказалось 10. Я объяснил ему, что четное число скоб – это к несчастью, и попросил поставить еще одну по центру разреза. Я не суеверный – я без колебаний пройду под раскрытой стремянкой или буду жить в квартире, заставленной раскрытыми зонтами, – однако этому меня научили многие годы назад, и с тех пор я передаю эти знания младшим врачам. Наука, может, и выше всего сверхъестественного, но когда кто-то говорит тебе, что какая-то оперативная техника приносит несчастье, то лучше уж подстраховаться, чем потом сожалеть. Никто не захочет, чтобы его вызвали посреди ночи, потому что у пациента из живота полезли наружу кишки.

Полностью осведомленный о том, как избежать проблем с загробным миром, мой интерн берет в руки хирургический степлер, чтобы поставить последний талисман, – и случайно засаживает скобу глубоко мне в палец.

3 июля 2008 года, четверг

Пациентка Т.Г. вот уже как два дня пытается меня убедить, что у нее в молокоотсосе жучок. Мне пришлось ее заверить, что мы займемся этой проблемой, потому что, когда сначала я пытался ее успокоить, она принялась кричать, что я тоже заодно с русскими. Я поставил ей довольно-таки логичный диагноз – послеродовой психоз[90], однако убедить психиатров, что ее нужно осмотреть, мне так и не удалось. Они посчитали, что она не представляет риска причинения вреда самой себе или ребенку. Это было то же самое, как если бы хирурги-ортопеды отказались принимать пациента со сломанной ногой на основании того, что тот не собирался принимать участия в Нью-Йоркском марафоне.