Будет День

— И к тому же католики… Какие же вы немцы? — левый чулок медленно скользит к тонкой лодыжке, а за глазами Баста следит хитрый, как у Рейнеке-лиса, глаз австрийской баронессы. — Скажи, Баст, может быть вы — итальянцы?

— И это говорит женщина, девичья фамилия которой Кински? — "Главное не захлебнуться слюной!" — А кстати! Куда ты подевала мою верную супругу?

— У Вильды, видишь ли, разболелась голова, — самым невинным тоном объяснила Кайзерина и принялась за правый чулок. — Я отправила ее спать в мой номер.

"Она отправила… М-да…"

— Как тебе это удается? — Баст был искренне поражен манипулятивными способностями "кузины".

— Удается, — взгляд ее на мгновение стал серьезен, но только на мгновение. И не будь Баст тем, кем он был, мог бы и усомниться: "а был ли мальчик?"

"Был", — твердо решил он, но взгляд красавицы уже изменился, и следующей "жертвой" процесса стала шелковая сорочка.

— Потрешь мне спинку?

— Не стоит, — покачал головой Баст. — Это же сельская гостиница, Кисси. Ты видела, какого размера здесь ванные комнаты?

— Да? — с сомнением в голосе произнесла Кайзерина и "в задумчивости" расстегнула бюстгальтер. — Тогда, наверное, не надо…

* * *

Зато у Фогельвейзенов — в "новом доме", поставленном в середине девятнадцатого века близ живописных "руин" принадлежавшего их предкам "разбойничьего логова" — была устроена настоящая "русская баня". Покойный барон служил еще при кайзере в посольстве империи в Петербурге и вывез из России не только меха и серебро, но и стойкую любовь к банным забавам. Во всяком случае, на взгляд Баста, их "ban'ja" выглядела вполне аутентично, но, если он и "потер кому-нибудь спинку", то этим кем-то была его собственная супруга. Не то чтобы Шаунбург возражал, — отношения с Вильдой чем дальше, тем больше становились похожи на "человеческие" — однако Кайзерина к этому времени окончательно заняла в его уме и сердце положение единственного и непререкаемого авторитета. Как так вышло? Он, впрочем, об этом и не задумывался, почти полностью потеряв за прошедшие месяцы способность к рефлексии. Теперь он думал "короче", хотя чувствовал — видит бог — "больше и глубже". Такая вот негегельянская диалектика.

А после бани, хозяева пригласили на "кофе с ликерами", и разговор — не Баст его инициировал, но таким поворотом беседы был вполне доволен — зашел о последних событиях в Чехословацкой республике.

— Если бы вы видели то, что видел я, — Вольфганг Шенк, зять хозяина дома, оказался весьма эмоциональным и легко возбудимым субъектом, но он знал, о чем говорит, и за это ему многое можно было простить. — Если бы вы только видели, Себастиан! В Кульмбахе и окрестностях мы развернули пять временных лагерей для беженцев. Люди уходят из долины Егера в чем были, без денег и вещей…

— Это их выбор, Вольфганг, — а вот Матиас, шурин герра Шенка, более сдержан. — Их никто не заставлял бежать с родины. Они ведь там всегда жили…

— Но не всегда были меньшинством, — возразила Кайзерина, с благодарной улыбкой принимая поднесенный Бастом огонёк. — Как подданные австрийской империи они принадлежали к правящей нации. Но в восемнадцатом году…

— О, да! Восемнадцатый год, — Клаудиа фон Фогельвейзен перевела взгляд на окно гостиной, словно ожидала увидеть там трагические картины прошлого. — Вы, молодежь, даже представить себе не можете, что мы пережили, когда рухнули устои, и под руинами двух империй исчезла наша прошлая жизнь. Вы были слишком малы…

"Н-да, вишневый сад…"

— А с той стороны что-то есть? — спросил Баст вслух и пыхнул сигарой.

— Рейхенберг еще держится, — ответил Вольфганг. — А из Егера и соседних городков отряды фрайкора ушли в горы, но если чехи не прекратят творить насилия, наверняка последует новый взрыв.

— Не думаю, — покачал головой Матиас. — Люди напуганы… Если они уходят в Германию, значит не верят, что что-то еще можно сделать.

— Почему же мы не вмешиваемся? — спросила Петра — жена Матиаса.

— Потому что чехи сильнее, — пожал плечами Баст. — Сейчас они сильнее, — объяснил он удивленной его словами Вильде. — У них не было ограничений…

— Вчера в Рейхстаге выступал рейхсканцлер… — Баст сразу же обратил внимание, что Матиас не называет Гитлера по имени, и фюрером не называет тоже. — И хотя он был весьма красноречив, по сути, его выступление сводилось к констатации простого факта: мы ничего не можем, а другие — прежде всего англичане — ничего для нас, немцев, делать не хотят. Не говоря уже о французах.

— Да уж, Матиас, лягушатники очень болезненно отреагировали на нашу попытку денонсации Локарнских соглашений, — напомнил Баст. — Возможно, Судеты, как и щелчок по носу "цыганскому капралу" в Рейнланде — это наша плата за возвращение Саара.

— Возможно… но согласитесь, Себастиан, как все это не вовремя.