Будни

Аверьян только что принес из лесу две стойки для кос. Сидит у стола и ждет обеда.

Зной. Павла обливается потом.

Разговору их нет конца. Это становится невыносимым.

— Как вам не надоест? — сердито говорит Аверьян.

Обе переглядываются. Павла колобочком катится к двери. Идет за ней и Марина. Там они продолжают разговор. Дверь не закрыта. Аверьяну все слышно.

П а в л а: Борода кустиком черная и ус черный. Я вышла, а он с крыльца и пошел через дорогу. В руке что-то болтается. Она его к себе в горницу пускала.

Молчание.

М а р и н а: Это агент Охотсоюза. Он и к нам заходил. Известно, все по делу.

П а в л а (шепотом): А ты, матушка, не защищай. Все ходят и твой был.

Марина охает.

П а в л а: Матушка, задумают — нам не удержать. Твой-то давно ходит. Всей деревне известно.

Из-за угла появляется Аленка, и они замолкают.

С наступлением сенокоса Аверьян ушел с бригадой в лесное урочище «Высокая грива». Там в шалашах и спали. Иногда косили ночами, по росе. Спасаясь от комаров, жгли на кострах можжевельник. Днем, в самый зной, отлеживались в сенных сараях, в кустах. Там и тут слышался девичий визг, смех. Иные из молодежи уходили по ягоды.

Подростки приносили в лес еду.

Вместе с другими приходила и Аленка. За это время она повзрослела, стала серьезной, задумчивой, ходила с матерью на ближние покосы.

Разговаривая с Аленкой, Аверьян не смотрел ей в глаза.

— Значит, дочка, на будущий год в шестой?

— В шестой, — также не глядя на него, говорила Аленка.

Тон взят фальшивый. Разговор обрывается.

— Так-так, Аленушка. Газета-то приходит? Что там нового?

— С полюса прилетели.

— О! Все?

— Мазурук остался на Рудольфе…

Глаза Аверьяна блестят.

— А ты мне на следующий раз принеси газетку.

Потом он думает, что бы такое сказать Марине? Но ничего придумать не может.

— Ну вот, иди. Я тебя провожу до просеки.

Идут узкой тропкой. Чаща. Сучья свисают до самой земли. Все густо затянуто мхами. Под ногой хрустят старые шишки.

— Боровские тоже все трое перешли в шестой?

— Их теперь двое. Один утонул.

— Вот что…

Поперек просеки золотым мостом лежат солнечные полосы. Впереди кричат ребята.

— Ну вот, догоняй! Повяжись платком-то, комары съедят. За ягодами не сворачивай, заблудишься.

Сверкая босыми пятками, Аленка бежит по просеке, не обертываясь и ничего не сказав ему на прощанье.

Как-то на восходе солнца лес около Высокой гривы наполнился певучими женскими голосами. Ауканье. Смех. Кто-то барабанит по сухому дереву палкой.

— Аню-ю-та!

— Варва-а-ара-а!

В бригаде волнение. Девчата одна за другой исчезают в лесу.

Неожиданно из кустов, у которых косит Аверьян, выглядывает доброе, загорелое лицо Устиньи. На плече у нее коса. В правой руке корзина, прикрытая вышитым полотенцем.

— Глухой, что ли? Пошарь около той осины…

Устинья не успевает скрыться, ее замечает Павла Евшина, работающая поблизости.

— Ой, матушки, — кричит она, — мы тут совсем одичали. Ну, что в деревне-то?

Они принимаются разговаривать. Павла обращается то к Устинье, то к Аверьяну. Расспрашивает, кто в той бригаде, рассказывает о своих.

Голоса удаляются. Устинья спешит.

— Ну, счастливо вам оставаться, — говорит она. — Иду, а то все дороги заросли, не сыщешь… — и, окинув Павлу быстрым злым взглядом, уходит.

Забираются дальше и дальше. Косят урочище «Синие лучки».

Теперь еду приносят по очереди молодые ребята. Аверьян не видит даже Аленки. Тоскует о ней. Вспоминает, как прошлый год, будучи на железной дороге, получил письмо. Аленка под диктовку матери писала.

«Черт тебя знает, умер ли, женился ли, чего не пишешь? Пиши».

В праздники Аленка на пару с отцом пляшет. Она достает белый платок и помахивает им.

Бабы не могут нахвалиться.

— Ай, девка. Молодец. Смотри — как на винтах.

— Стрекоза. В кого такая зародилась?

— Не в ма-а-ать. Той-то так не смыслить, вся в батюшку родимого… С ней говори обо всем.

— Видишь ли, дочка, есть много такого, о чем ты узнаешь после.

В веселых глазах Аленки нетерпение.

— Ты все от меня хочешь скрыть, а я уж давно большая…

Дня выхода из леса Аверьян ждет со страхом, и когда этот день настает, бежит впереди, вместе с молодежью.

Вечером, у маслодельного завода, он видит Устинью. Подходит к ней с тайным страхом. Сейчас Устинья скажет: «Неловок. Славы много, а дела нет. Надоело…»

Устинья улыбается ему навстречу:

— Заждались тебя тут. Все глазки проглядели…

Больше она не успевает ничего сказать, подходят другие.

Аверьян шагает домой и не видит дороги. Натыкается на чей-то палисад. Только что прошел дождь, мокрые сучья хлещут по лицу. Пахнет черемухой и плесенью старой изгороди.

На второй день Устинья неожиданно сообщила ему:

— Муж приехал. Довольно вам шутки шутить. Хлопал ушами, теперь на себя пеняй.

Она сказала это просто, как о чем-то малозначительном, но непреложном.

— Больше и не гляди, и не думай, и ее не смущай. Была коту масленица.

И совсем уж серьезно заговорила о работе, о том, что завтра к большой реке косить. Вся деревня вместе. Вот будет весело!

Глава пятая