Будни ГКБ. Разрез по Пфанненштилю

— Увы… — Лысачев беспомощно развел руками, — мы сделали все что могли. Современные методы терапии лишь несколько смягчают симптомы, но ни остановить, ни замедлить развитие болезни они пока не способны.

— Значит, я ее теряю, теряю навсегда? — В глазах Бориса Францевича блеснули слезы.

— Крепись, Боренька. — Анатолий Григорьевич сел рядом и накрыл подрагивающую руку друга своей. — Мне больно об этом говорить, но ты ее уже потерял. Та женщина в палате — не твоя Тамара, она не знает и не помнит тебя, и ты ей ничем не поможешь.

— Что же мне делать? — Нейман растерянно взглянул на учителя.

— Жить, жить дальше, работать, любить, может, даже завести семью. А за Томочку не беспокойся, здесь за ней будет хороший уход, это я тебе как главврач обещаю.

— Но я ведь могу с ней видеться?

— Конечно, в любой момент, — пожал плечами Лысачев. — Вот только послушайся моего совета: не торопись, дай себе немного времени, ты должен привыкнуть к новым обстоятельствам. Тем более что эти визиты ничем не помогут Тамаре, а для тебя станут настоящим испытанием.

— Ничего, — ухмыльнулся Нейман, — мне не привыкать, как говорится, «a la guerre comme a la guerre».

— Кстати, к вопросу о войне, — спохватился Анатолий Григорьевич. — Я ведь занимаюсь твоей проблемой и, надеюсь, уже очень скоро буду знать причину столь бурного роста послеоперационных осложнений в вашей больнице. Ты завтра с утра на месте?

— Куда ж я денусь.

— Вот и отлично, значит, завтра часикам к десяти жди меня с хорошими новостями. Надеюсь, хотя бы с этой неприятностью нам удастся справиться. 

Глава 19. Как просто снять завесу тайны

Сразу после утренней конференции Борис Францевич и Ульяна уединились в кабинете заведующего отделением.

— Да нет, быть такого не может! — в сто первый раз пролистывая медицинскую карту Валерии Троепольской, воскликнул Нейман. — Все это ерунда, абсурд и выдумки. Вы, Ульяна Михайловна, в окно-то взгляните, там Москва двадцать первого века, а не Париж шестнадцатого. Я понимаю, вы у нас девушка начитанная, к тому же натура романтическая, вам повсюду призраки Екатерины Медичи да Лукреции Борджиа мерещатся. Но жизнь, уважаемая моя Ульяна, слишком далека от древней истории, и не стоит нашу с вами некомпетентность прикрывать богатой фантазией.

— Моя фантазия тут совершенно ни при чем, — обиженно надула губы Уля, — и нет никакой разницы, двадцать первый за окном век или шестнадцатый! Человеческие страсти, такие как любовь, ненависть, зависть, существуют вне времени и пространства. И не мне вам об этом рассказывать, уважаемый Борис Францевич. Или вы считаете, что в наш компьютерный век люди перестали убивать друг друга из ревности?

— Не знаю, Уль, может, ты и права, — Нейман, как обычно в минуты откровения, перешел с любимым ординатором на «ты», — но уж слишком странный какой-то способ расправиться с соперницей.

— Не вижу в нем ничего странного, — понимая, что шеф почти готов сдаться, приободрилась Ульяна. — Чисто женский способ убийства, ведь недаром вы сами вспомнили о великих отравительницах Медичи и Борджиа, для этих дам яд когда-то тоже был лучшим и самым надежным оружием.

— Эх, ладно, черт с тобой! — Махнув рукой, Нейман протянул Уле карту Троепольской. — Делай все по полной программе: кровь из вены — на токсикологию, остатки печенья — в лабораторию на анализ. Ты же все равно от меня не отстанешь, пока не исключишь отравление.

— Неа, не отстану.

— Тогда действуй! Хотя нет, погоди!

— Ну что еще, Борис Францевич? — почти от дверей вернулась Караваева.

— К десяти ко мне приедет Лысачев, покажи ему Троепольскую.

— Вот так сюрприз! — улыбнулась Ульяна. — Только зря вы надеетесь, что ваш старый профессор сотворит чудо. Уж если вам не удалось поставить Лере верный диагноз, то это не удастся сделать никому.

— Кто тут смеет сомневаться в гениальных способностях не такого уж и старого профессора? — Дверь широко распахнулась, и в кабинет вплыл Анатолий Григорьевич Лысачев собственной персоной. — Я так и думал, что это ты, Улька, — он хитро прищурился на Караваеву, — кто же еще в присутствии Бориса Францевича посмеет критиковать его любимого учителя. Совсем ты, Боренька, свой персонал распустил, никакого почтения к древним сединам.

— Извините, профессор, — Ульяна покраснела от смущения, — я совершенно не то имела в виду, просто у нас очень сложная пациентка, и…

— Да будет тебе, деточка, оправдываться, — скидывая плащ и с комфортом устраиваясь в кресле, пробасил Лысачев, — это я так шучу по-стариковски, не обращай внимания. — И повернувшись к улыбающемуся Нейману, попросил: — Боренька, не в службу, а в дружбу, сообрази чайку, я к тебе так торопился, что даже позавтракать не успел.

Ульяна, готовая провалиться сквозь землю за не к месту сказанные слова, продолжала нерешительно топтаться в дверях.

— Ты беги, деточка, работай, — царственным жестом махнул ей профессор, — мы тут пока с Борисом Францевичем чайку попьем да о своем поболтаем, а потом вместе пойдем взглянем на вашу сложную пациентку, как знать, может, и старенький профессор на что сгодится.