Будни и праздники

Ноги сами несли его в направлении одного из общежитий, где разместились женщины. Несмотря на выпитое, мысль была ясной. Он шагал, забыв о Ваське, обо всем на свете — перед глазами стояло единственное милое лицо…

Откуда-то донесся смех, но тотчас прекратился. Со стороны пирсов взвыла сирена подошедшего с уловом сейнера. И снова наступила тишина.

Возле двери общежития стояла курносая девчонка, по-беличьи грызла малюсенькие кедровые орешки. На вопрос о Тоне охотно сообщила:

— Здесь она. Уголь колола, да тюкнула себя по пальцу.

Мишка потянул дверь. Она оказалось запертой. Обратиться за содействием к девушке не пришлось: из темноты подоспел парень в светлой шляпе и матросском бушлате внакидку, и вместе с ней снова ушел в темноту.

Потоптавшись у двери, Мишка постучал. Не услышав ответа, снова — сильнее. Прислушался… С той стороны послышались осторожно приглушаемые шаги. Гребенщиков легонько стукнул кулаком, вполголоса позвал:

— То-ня…

— Ты, Миша? — удивленно спросила она.

Гребенщиков передохнул, будто выбрался, наконец, к чистому воздуху после долгого блуждания в душном лабиринте.

— Я!

— Поздно ведь, — помолчав, настороженно сказала она. — Что это надумал в такой час?

— Не могу без тебя… — еле вымолвил Мишка.

Прислушался — тихо… И, не в силах перенести этой тишины за дверью, выдохнул почти с отчаяньем:

— Неужто не веришь?!

— Верю, — чуть напуганным голосом отозвалась Тоня. — Знаешь… приходи завтра. Ладно?

— Почему? — хрипло, с недоумением, спросил Мишка.

— Странный ты какой-то… Выпил, что ли?

— Малость совсем.

— То-то! — почти радость послышалась в словах Тони, отыскавшей объяснение нежданному его визиту. — Раньше, небось, о любви не говорил!

Одолев вновь наступившее мучительное безмолвие, Гребенщиков тускло поинтересовался:

— Что с пальцем-то у тебя?

— Ерунда. Заживет! — успокоила она. — Так приходи. Только трезвый. Договорились?

— До свиданья, — сказал Мишка и побрел прочь…

Это было удивительней говорящего осьминога: Васька, только что совершенно пьяный, сидел на порожке дома и смотрел на Мишку почти трезвыми бешеными глазами. Сразу вслед за Гребенщиковым он шагнул в комнату.

— Что хорошего, Михайло Кириллыч? — фертом встав перед Мишкой, выдохнул он.

Присев на табуретку, Гребенщиков начал стаскивать сапоги.

— Стой! — дико завопил Васька — Погоди на боковую! Я тебе… все тебе… выскажу!

Мишка продолжал тянуть сапог — в каждой оспинке его лица, казалось, таилась печаль. Чеботнягин заскрипел зубами.

— Змей! Понятно тебе, что я всю жизнь из-за нее поломал?! Денег ни шиша не заработаю?! Потому что мне она сейчас — превыше всего!.. А ты? Какая у тебя может быть любовь? Ну?! Ответь, гад бессловесный! По какому праву жизнь мою калечишь?

Мишка напоминал глухого — настолько не реагировал на крики, слетавшие с искривленных бешенством Васькиных губ. Разувшись, он залез на нары и принялся расстегивать рубашку.

— Убью-ю! — на одном дыхании завизжал Васька. — И тебя, и ее порешу! Разом!!

Подскочив к Мишке, он яростно выдернул из-под него одеяло, развернувшись, ударил им друга по голове. Только тогда Гребенщиков поднял лицо, посмотрел на Ваську долгим томительным взглядом. Несколько раз без толку замахиваясь одеялом, тот стих.

— Отступись, Мишка! — жалобно сморщившись, попросил он. — Неужто врагами станем?

Снова опустив голову, Гребенщиков глухо, как в подушку, пообещал:

— Не беспокойся. На пути у тебя не буду…

Прошло некоторое время. Путина завершилась. Гребенщиков снова находился на своей потребкооперации. Васька, имея резерв времени, использовал его, как мог.

…Закат провис над морем легкой шалью — золотой, с фиолетовыми разводами.

Васька стоял на пассажирском пирсе — наблюдал, как грузятся в катер люди с чемоданами, ящиками, корзинами и даже бочонками. Близился конец навигационного периода и те, кому следовало попасть на материк, спешили это сделать.

Отбросив пузырящийся полукруг волны, катер развернулся к застывшему на рейде теплоходу. И тут появился высокий худой парень с рюкзаком за плечами и небольшим чемоданчиком, перетянутым брючным ремнем.

— Мишка! — не веря глазам, ахнул Чеботнягин. — Как живешь, Мишаня? — тише спросил он с немалой долей смущения.

Лицо Гребенщикова, молча смотревшего на него, казалось чужим. Может быть потому, что как бы постарело на несколько лет?

— Живу, — неопределенно ответил он.

Опустив чемодан к ноге, Мишка несколько секунд беззвучно шевелил губами, сумрачно добавил:

— Моряк с другими кобелями Цыгана загрызли. Из-за Жучки… Самый умный и надежный он был…

— Ничего! — ободрил Васька, — Другого найдешь.

— Теперь другого не надо! — равнодушно возразил Мишка. — Разогнал я их всех.

— Как же ты… без собак?

— А к чему они? Если уезжаю.

Лишь сейчас до Чеботнягина дошло удивительное появление бывшего друга с рюкзаком и чемоданом.

— Куда?

— На материк. Строек там много…

— Да ты сроду в тех краях не бывал! — ошалело вымолвил Васька. — Сбесился, что ли? Кому ты на материке знаком?.. А Тоня несколько раз тебя вспоминала. Ей-богу. Куда, дескать, пропал…

Мишка достал папиросу, раскрошил в пальцах и сел на свой чемоданчик.