Будни и праздники

…Но вот объявлена посадка. С брезентовым рюкзаком на плече, экономно притушив сигарету и вложив ее в пачку, продвигается он в толпе пассажиров к дверям автобуса. Особенно рьяные пихают, отжимают деда в сторону. Но он не замечает ничего, потому что вне суеты, и мысли его далеко — дед Тишка уже в пути.

Дед Тишка едет к людям…

Р. Гришин

ДАВЛЕНИЕ СВЕТА

Повесть

1

Назырбай рывком распахнул дверь. Пока он торопился сюда, в общежитие, ему представлялось, что Николай с Сергеем еще дрыхнут, или гоняют чаи, или просто режутся в карты, и у него ныли пальцы от желания схватить их обоих за шиворот и отматерить от всей своей возмущенной души.

А в комнате было пусто. Две аккуратно прибранные кровати, отглаженные полотенца лежат на подушках. Нигде ни соринки, ни небрежно брошенной вещи, как будто здесь жили не разудалые парни, а женщины-чистюли. В графине, что стоит на подоконнике, прозрачно светится под солнцем чистая вода.

Назырбай заглянул в раскрытый шкаф: там высилась на полке какая-то диковинная колба с непонятным механизмом внутри, — не поленился нагнуться и пошарить взглядом под провисшими кроватями. Ни чемоданов, ни рюкзаков. Уехали, что ли, Сергей с Николаем?..

Ладонью стер Назырбай пот с бугристого лба. Карие глаза с желтыми белками, только что гневно блестевшие, стали как бы пустыми. Он постоял с минуту, размышляя, что могло случиться. В тишине несколько мух с нудным упрямством бились об оконное стекло.

К их монотонному гуденью внезапно прибавилось дребезжанье графина. Вода в нем подернулась мелкой рябью. Назырбай уловил едва различимый гул, похожий на рокот многотонного самосвала, проехавшего вдалеке; в стенах комнаты что-то стронулось с места, зашуршало, и дверцы шкафа настороженно скрипнули.

Снова подземный толчок. Назырбай оценивающе глянул на стены, в который раз убеждаясь, что деревянному бараку все нипочем. Сколько уж трясло его за эти дни, а он лишь кряхтит, старый, обшарпанный, давно, еще до землетрясения, приговоренный к сносу, чтобы не портил вид поселка, и все-таки живой и целый.

Назырбай протопал на кухню. Там комендантша, худая женщина с седыми косичками, кое-как зашпиленными на затылке, макала лепешку в пиалу с чаем и осторожно жевала ее по-детски слабыми челюстями.

— Сергея и этого… Кольку из девятой комнаты не видела? — напористо спросил Назырбай.

— Кажется, ходили тут вечером, а утром не было.

Комендантша достала из кармана папиросу, прикурила от голубого венчика на газовой плите. Тщедушная, в стиранном-перестиранном платье, она выглядела хрупким сонливым воробышком.

— Так где же жильцы? Чего молчишь? — попробовал Назырбай растормошить ее.

Но в ответ услышал неожиданное:

— Будешь кричать — выставлю за дверь.

Воробышек был с характером.

— Двенадцать часов, люди — давно на работе, а эти двое… Где их вещи? — догадался он спросить.

— Джураевские — в камере хранения, а Николай, судя по всему, свои забрал.

Неужели Николай действительно уехал? Но тогда странно, почему он Сергея с собой не увез. Они ж всегда и во всем вместе, куда один, туда — и другой.

— Еще вопросы есть? — лаконично спросила комендантша.

Обдумывая свое, он грубовато бросил:

— Чего одна пьешь? Угости.

Тонкой рукой с коричневыми пятнышками она указала на чайник и стопку пиалушек: дескать, наливай себе сам, — и Назырбай подчинился этому жесту. Но только налил себе чаю, а пить не стал — выдержки не хватило. Сорвался с места, прогрохотал стоптанными кирзовыми сапогами по гулкому коридору, выскочил на улицу. Надо было спешить в бригаду, к Турсынгуль. До смерти хотелось ему увидеть лицо бригадирши, когда она услышит, что Николай скорее всего уехал, раз уж вещи прихватил. Что скажет, как отнесется к этому? Дай бог, чтобы не очень сильно переживала. Все идет к лучшему…

По дороге на головные сооружения газопровода, трясясь в пыльной кабине попутного самосвала, он перебирал в уме, какие слова скажет бригаде. Пусть все почувствуют, что Назырбай был прав, когда выступал против Николая и пытался образумить Сергея. Пусть бригада устыдится того, что помалкивала, а то и мешала ему перевоспитывать этих бездельников.

Но, войдя в вагончик, Назырбай сказал лишь одно:

— В общежитии их нет.

— Обоих?

— Да.

— А вещи? — спросила Турсынгуль.

Назырбай постарался произнести деловито:

— Краснов свои забрал.

Вот теперь он мог понаблюдать, какое у нее лицо. Но почему-то захотелось отвернуться, а то и вообще уйти, чтобы не видеть прищуренных ее глаз и заодно не слышать тяжкого молчания в вагончике.

Все утро над поселком шли облака. Гнал их куда-то ошалелый пустынный ветер. Оттого окно вагончика то грустно серело, то вспыхивало солнечной желтизной, и лицо Турсынгуль казалось то землисто-серым, то спокойным и свежим, скуластенькое, с точеным носиком, в общем-то обыкновенное, но такое родное, что хоть криком кричи от щемящей нежности.

Назырбай все больше мрачнел и, сам того не замечая, резко посапывал.

— Да не шуми ты, как насос, матерь божья! — вдруг подал голос дядя Костя. Дернул в расстройстве редкие свои усишки. — С мысли сбиваешь… Может, не будем переживать?