Будни и праздники

Упряжка наддала хода. Чеботнягин поднял лыжную палку, приветствуя каюра и одновременно приготовившись отразить возможное нападение собак. Сунув остол в передок саней, Гребенщиков резко затормозил. Несколько шагов протащив нарты после его окрика «стой!», собаки замерли, с вожделением и недовольством посматривая на Ваську, трогать которого хозяином категорически воспрещалось.

— Здорово, Миша! Далеко путь держишь?

Безмолвно улыбаясь, Гребенщиков смотрел на невысокую ловкую фигуру друга, на его широкое скуластое лицо, и жесткий чубчик, выбившийся из-под ушанки.

— А я к тебе, — не дождавшись ответа, сообщил Васька. — Диспетчерская выход не разрешила. К ночи вроде девятибалка ожидается. Пришвартовали коробку в ковше, и кто куда… Принимаешь гостя?

— Садись, — с той же улыбкой предложил Мишка.

Приторочив лыжи к нартам и уместившись позади каюра, Чеботнягин сказал:

— Улыбаешься ты, будто кило черемши разом сжевал… Отчего это? Характер спокойный, морально выдержанный. А улыбка — как у змея горыныча! Между прочим, читал я — человек, который смеяться не умеет, есть подлец.

Миша не ответил. Он снова превратился в недвижного истукана, и лишь ледяной ветер ворошил воротник его овчинного тулупа.

— Потому, хоть с видимости ты и ничего, но опасаться тебя, видать, следует…

— Идиет! — не оборачиваясь, ответил Гребенщиков, слегка задетый васькиным балагурством.

Чеботнягин заржал, довольный тем, что расшевелил идола. Отсмеявшись, заметил:

— Так от тебя разве услышишь что путное?

Оба они родились в Ключах — в то время обычном камчатском поселке. Обоим было по двадцать четыре года. Знали друг друга с малолетства. Не сразу и вспомнишь — сколько вместе пережито! Выручая настырного Чеботнягина, который ввязался в неравную драку, Мишка более двух месяцев провалялся в больнице. Зато тот же Чеботнягин, рискуя жизнью, спас его, попавшего весной в коварную полынью…

Словом: их дружба лежала на крепкой основе. А шутка… Так без нее здесь нельзя! Потому что скрашивает она тяготы жизни, а также частую непогоду. Особенно с таким молчуном, вроде Миши, с которым требуется разговаривать за двоих.

— Слышь, а я топливный насос получил! — после долгой паузы, пересиливая встречный ветер, прокричал Чеботнягин. — Новенький! Сейчас добрую путину — и зашибем крупные бабки!

— Что ты все… с деньгами? — полуобернувшись, хмуро спросил каюр.

— Потому, что я человек жизненный… Какой, по-твоему, вернейший ключ к радостям жизни? А? Я утверждаю — бабки. Или не согласен?

Ссутулившаяся Мишкина фигура явно свидетельствовала о его несогласии с подобным утверждением, хотя вслух он и не опровергал Чеботнягина. Раздраженный этим, Васька сказал:

— Дураком тебя не назовешь. Но и умным — тоже! Несовременный ты человек… Я, например, техническую профессию освоил. А ты? Сколько можно крутить хвосты барбосам? Словно ничего более человеку не надо!

Мишка гневно хмыкнул, без слов взмахнул остолом. Собаки рванули, подняв снежную пыль.

— Куда едем? — поинтересовался Чеботнягин, меняя тему.

Мишка помолчал, будто набирал разгон для длинной речи.

— На комбинат. Завскладом велел приехать, — наконец, разрядился он. — Солонина там попортилась. Собачкам хочу взять.

— Приятного им аппетита! — ухмыльнувшись, пожелал Васька.

То, что ради интересов своих псов Гребенщиков забывал о собственном отдыхе, и что те платили ему полной взаимностью — являлось для Васьки одной из частых тем для зубоскальства.

— Впер-р-ред! — свирепо гаркнул Мишка.

От нечего делать Васька огляделся вокруг. Середина апреля никак не сказывалась на заснеженной тундре. И не удивительно — в прошлом году на первое мая накатилась такая пурга, что вытянешь руку — пальцев не видать…

Упряжка бежала по дороге, пробитой аэросанями, через крошечный, вроде пустынный, поселок. Около крайнего дома несколько кур что-то выклевывали в снегу. Внезапно черная собачонка в середине упряжки, коротко тявкнув, метнулась в их сторону. В ту же секунду вся упряжка рванулась за ней. Бдительный Мишка рассек воздух пронзительным свистом. Собаки отпрянули от заметавшихся в панике кур, нарты резко накренились и не перевернулись лишь потому, что люди уперлись ногами в наст. Чеботнягин выругался, Мишка злобно заорал — и псы помчались дальше, разочарованно покачивая оскаленными мордами…

— Через Жучку все кобели перебесились… Моряк с Цыганом глотки друг дружке рвут, — недовольно вымолвил Гребенщиков.

— Любовь! — глубокомысленно заметил Васька. — Из-за нее не только собаки — люди бесятся…

Нарты одолели не менее километра, когда он заговорил снова:

— Эх, Миша! Встречу соображающую девчонку… ну, само собой, чтобы кровь с молоком — и женюсь. Вот это будет да! Все писатели, которые ложные романы сочиняют, от позора позеленеют…

Каюр, тормозя, рывком опустил остол. Его лицо, как бы вспыхнувшее изнутри, настолько изменилось, что Чеботнягин оторопел. В тишине тяжело дышали собаки.

— И какая она будет, твоя любовь? — странно спросил Мишка.

— Хорошая, — неуверенно ответил Чеботнягин, чуть теряясь под пристальным Мишкиным взглядом.

— Что же тебе для этого надо?