Будни рэкетиров или Кристина

– Знаю, зема. Двигаем на хрен. – Вовчик решительно зашагал к выходу. Валерий поспешил за ним, решив повременить с расспросами. Земы ловко перемахнули кладбищенскую ограду и, поминутно озираясь, припустили через пустырь спортивным шагом. Они все наращивали темп, а на подходе к дому почти бежали. Вполне резонно предположить, что случись каждому из них проделывать путь в одиночку, забег потянул бы на спортивный разряд.

* * *

Вернувшись в комнату, земы заперли дверь, забаррикадировали окно и вооружились до зубов.

– Ну, Вован, объясняй! – приказал Протасов, когда все засовы были опущены, а курки поставлены на боевой взвод.

– Пастух, – повторил Вовка, шуруя по карманам. – Вот, зема. Пастух Владимир Петрович. – Он протянул ветхую кальку, запечатлевшую какой-то чертеж.

– Что за мура? – приподнял бровь Валерий.

– Ксивы, зема. Я их среди газет нашел. Которые на чердаке валялись.

– Что за бумаги?

– Землеотвод, зема. План дома с участком.

– Грамотный, да?

– Один в один, как у моей матушки. В Цюрюпинске. Был…

– Что с того? – нахмурился Валерий, которому упоминание просаженной в МММ хаты действовало на нервы.

– Сам погляди, – сказал Волына. Чертеж (а скорее даже эскиз) походил на нынешний дом Ирины, как эмбрион на новорожденного младенца. И все же определенное сходство просматривалось. Протасов узнал ту часть дома, где проживала хозяйка с детьми. Пристройки отсутствовали напрочь.

– А где?… – начал было Протасов.

– На год посмотри, зема.

Валерий сверился с бумагами:

– Ого? 61-й, е-мое?… Иркин дом?

– По-любому. Только до Ирки. Ирки в ту пору и в проекте не было.

– И то верно.

– А вот и имя хозяина указано. Пастух Владимир Петрович, – по слогам прочитал Волына. – Выдано сельсоветом Красной Пустоши.

– Какой, блин, Пустоши?

– Коммунистические заморочки забыл, да?

– И кто этот Пастух гребаный? Как, по твоему?

– Ирку надо трусить.

– Ее потрусишь, – засомневался Валерий.

– Еще как, – не согласился Вовчик. – Если за жабры конкретно взять, и припереть, как положено, к стеночке… – на лице Вовчика появилось мечтательно плотоядное выражение, свойственное прирожденным палачам, – она тебе не то, что заговорит. Запоет. И яйца снесет, и в жопу поцелует. Как полагается.

– Кем полагается? – спросил Валерий враждебно. – Мусорами, блин? У дяди Гриши опыта нахватался? В РОВД?

– А ты думал, зема! – сверкнул глазами Вовка. – Как говорится, десять ударов по почкам, и человек меняется на глазах.

– Мне это ни к чему, – решил Протасов.

– Как это?! – возмутился Волына. – А если курва этого Пастуха того?… Грохнула?… А? Расчленила труп, и закопала на старом погосте? И вот он, теперь, а точнее, его дух…

– Я с мертвяками не воюю, – вздохнул Протасов, – тем более, с такими, е-мое, неспокойными.

– Наш долг, зема…

– Отвянь, – попросил Протасов. – Зарыла Ирка Лопуха, и на здоровье. – Его голову, ни с того, ни с сего посетила дурацкая детская считалочка: «У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил, вырылямку, закопал, на табличке написал…»

– А долг?

– Заткни себе в анус. – Валерка улегся на кровать и натянул на голову одеяло. – Мент недобитый. Долг, долг. Чаю лучше вскипяти. И не балаболь, дай подумать.

Думал Протасов минут пятнадцать.

– Слышь, Вовка? Ты годы жизни того Петуха срисовал?

– Пастуха, зема. Я ж тебе докладывал, ручка каюкнулась.

– Идиот, блин.

– Чего ты ругаешься, зема? Я и так помню. В 1924-м родился, в 1979-м окочурился.

– Это сколько будет?

– Спроси чего полегче, земеля.

Протасов, вооружившись огрызком карандаша и клочком газеты, занялся арифметикой. Вычислял он в столбик.

– Ну, и, зема?

– Палки гну. Не лезь, твою мать, под руку, – сопел Протасов, – убью. Значится так, е-мое… Это будет… это будет… Пятьдесят пять, короче, выходит.

– А Ирке который год, зема?

– Тридцатка, кажись, стукнула.

Пораженный внезапной догадкой Протасов вернулся к ненавистной с детства математике. На этот раз вычисления затянулись.

– Выходит, Вовка, если тебя послушать, Ирка этого Петуха в пятнадцать лет грохнула?

– А что такого, зема? – Ты о «малолетке» вообще слыхал? Там такие звери…

Протасов надолго затих.

– Ты чего делаешь, зема?

– Думаю я. Отклепайся.

С мороза веки казались намазанными клеем. Стоило Валерке занять горизонтальное положение, как он поплыл, убаюкиваемый шипением поставленного Волыной чайника. Когда вода закипела, Протасов крепко спал.

– Чайник поставь, – бурчал Волына, в свою очередь накидывая худое солдатское одеяло. При Союзе солдат ценили исключительно на словах, заставляя на деле питаться впроголодь и одеваться в подобие одежды. А укрываться пародиями одеял. Кто бы еще при этом о «пушечном мясе» болтал?