Будущая война

Можно считать вполне логичным и вытекающим из опыта прошлого, что послевоенная Германия является представительницей наиболее экзальтированного национального империализма.

Для германского народа протест против подписанного им в 1919 г. Версальского мира является с момента окончания мировой войны и до настоящего дня постоянным и неизменным политическим мотивом, символизирующим волю нации. Этот протест лежал в основе германской политики последних двух десятилетий, безразлично — возглавлялась ли она Штреземаном или Брюнингом. Пересмотр договоров был для Германии догмой, вытекавшей из воли всех общественных слоев и придававшей политике Германии резко национальную окраску.

В Германии не было ни одной партии, для которой декларация министра Бауэра не являлась бы постоянным и неизменным требованием германской политики[5]. С тех пор не было ни одного договора или соглашения как политического, так и экономического характера, который ни содержал бы прямо или косвенно требования этой декларации. Единственным новшеством, введенным Гитлером, является тот факт, что, грубо порвав 14 октября 1933 г. с женевской системой международного сотрудничества, он выявил действительные намерения Германии, которые так ловко маскировались республиканскими правительствами.

Если между политикой Третьей империи и политикой прежних правительств и имеется какая-либо разница, то она сводится лишь к тактическим приемам. Ее цели никогда не подвергались принципиальным изменениям, Даже наиболее радикальные партии Германии никогда не отказывались от ревизионистских требований, они лишь верили, что их можно осуществить мирными средствами[6].

На страже последовательности этой политики послевоенной Германии всегда стояла закулисная военная клика, влияние которой в Германии имеет старые традиции.

Следует констатировать, что со времен Вильгельма II и мировой войны, когда Людендорф был фактическим диктатором, не произошло почти никаких изменений в этом отношении. В первые времена веймарской республики, провозглашенной Шейдеманом, по его собственным словам, «вместо павшей монархии только потому, что нужно было бы что-то поставить на ее место» и «существующей лишь благодаря некоторого рода недоразумениям»[7], военное влияние ловко осуществлялось генералами Гренером и Сектом. Президент Эберт и министр Носке опирались, в первую очередь, на них. Поэтому неудивительно, что Сект мог успешно осуществить свою известную военную программу, заключавшуюся во всемерном укреплении рейхсвера и в организации максимума сил в рамках Версальского договора даже при социалистическом правительстве, наиболее благоприятствовавшем делу мира[8]. Ген. Шлейхер провел с большой ловкостью эту программу в известном плане довооружения, основанном на женевском соглашении от 11 декабря 1932 г., признавшем за Германией «теоретическое» равноправие в области вооружения

[9].

Легкость, с которой генералы Шлейхер и Гаммерштейн провели перед самым взрывом «народной революции» (т. е. фашистского переворота. — Ред.) свой знаменитый переворот, тоже свидетельствовала о влиянии военной клики, сотрудничавшей пока с правительством Третьей империи.

Честь, отданная в Потсдаме маршалом Гинденбургом и канцлером Гитлером создателям военного могущества Пруссии Фридриху I и Фридриху II в монумент торжественного начала «новой эры», была символическим подтверждением этого факта. Германский генеральный штаб, в видоизмененной форме, существует попрежнему, — в особенности после ухода ген. Гаммерштейна, решительного сторонника тесного сотрудничества с Советской Россией, — и является одним из решающих факторов внешней политики Германии.

Другим несомненным признаком германской психики является то значение, которое придается силе во всех без исключения проявлениях национальной жизни. Неудивительно поэтому, что книга Гитлера «Mein Kampf» («Моя борьба») стала для Германии настоящим евангелием. В этой книге сила выставляется как единственный источник права и как главный фактор в международных отношениях, который разрешит вопрос о коренном пересмотре Версальского договора.

Насилие, примененное в выгодных условиях с целью захвату отторгнутой территории, по всей вероятности, встретило бы в Германии почти единогласное одобрение народных масс. Это существующее уже давно единомыслие германского народа недооценивалось в достаточной степени на Западе, что облегчило в значительной мере игру, которую Германия вела в Женеве, борясь за пересмотр договора. Так было прежде всего в эпоху Локарно[10]. Точно так же стоял вопрос в то время, когда Макдональд был солидарен с Муссолини относительно общего пересмотра договоров под совместным руководством четырех великих держав.

Локарнские переговоры открыли широкий путь для германского нажима и положили начало политике односторонних уступок. С этого времени нет на международной арене ни одного политического или экономического договора, который не рассматривался бы в Германии исключительно под этим углом зрения.