Будущее

Как узнать, спряталось ли его сознание в каком-то дальнем закутке отрезанного от кислорода мозга, будто в крепости, осажденной прибывающим морем, и беззвучно кричит мне «Я тут!», или он уже давно сдох, и я воюю с куском мяса?

Удар!

Выдох!

Подтягиваю его, подкладываю ему руку под голову, чтобы вода не заливалась обратно.

- Хватит ерзать! Хватит, сука, ерзать!

Удар! Выдох!

Он должен ожить!

- Дыши давай!

Фред не хочет жить. Но чем дольше он не просыпается, тем больше я завожусь, тем отчаянней молочу его по сердцу, тем яростней вдыхаю в него свой воздух. Не хочу признаться себе, что не могу его спасти.

Удар!

Как быть уверенным, что я все делаю правильно?

Выдох!

Он не движется. Не моргает, не откашливается, не блюет водой, не глядит на меня ошарашенно, не выслушивает недоверчиво мои объяснения, не благодарит за спасение. Наверное, я сломал ему все ребра, порвал легкие, но он все равно ничего не чувствует.

- Давай так… Давай договоримся…

Последний удар! Последний вдох!

Чудо!

Ну! Чудо?!

Он чуть колышется… Нет. Опять просится в воду.

Я опускаю руки.

Фред смотрит вверх. Мне бы хотелось сказать ему, что его душа сейчас где-то там, на небе, где блуждает его взгляд. Так говорили о покойниках тысячу лет назад. Но я не хочу ему врать: душой Фред, как и все мы, не пользовался, да и небо над его болтающейся головой – все равно нарисованное.

- Слабак, – говорю я ему вместо этого. – Слабак!

Удар! Удар!Удар!!!- Отойдите от него, – произносит у меня за спиной строгий голос. – Он умер.

ОТРЫВОК 5 - Трущобы

Цитадель Европа похожа на фантастический ливневый лес: башни словно стволы циклопических деревьев больше километра в обхвате и по несколько – в высоту, транспортные рукава и переходы перекинуты между ними как лианы. Башни вздымаются над долиной Рейна и над долинами Луары, они выросли в Каталонии и в Силезии.То, что прежде было Барселоной, Марселем, Гамбургом, Краковом, Миланом – сейчас единая страна, единый город, закрытый мир. Сбылась вековая мечта, и Европа по-настоящему едина – ее всю можно проскочить через транспортные рукава и туннели, подвешенные на стоэтажной высоте – не достающие этим титанам и до колена.

Непосвященному этот великий лес может показаться суровым и сумеречным: редкие здания имеют окна, трубы коммуникаций вынесены наружу и оплетают стволы башен снаружи как вьюнки-паразиты. Сокровенное – внутри. Вырастая на месте старой Европы, современная почти не разрушала ее: средневековые соборы, старинные дворцы, парижские улочки с их арт-нуво, стеклянный купол берлинского Рейхстага – все оказалось забрано внутрь возводимых гигантов, стало частью интерьеров нижних уровней; кое-что пришлось снести – чтобы установить опоры и поставить стены, но без перепланировки нового мира не построить.

Но теперь над крышами домов старого города Праги, и над башенками Рыбацкого замка в Будапеште, и над мадридским королевским дворцом есть еще сотни крыш – одна над другой; и сады, и трущобы, и купальни, и громадные предприятия, и спальные боксы, и штаб-квартиры корпораций, и стадионы, и бойни, и виллы. Эйфелева башня, Тауэр, Нотр-Дам – все они пылятся под искусственными облаками и имитацией солнца в подвалах новых башен, новых дворцов и новых соборов, сооружений по-настоящему великих и по-настоящему вечных.

Потому что только такие дома заслуживает новый человек. Человек, сумевший взломать собственное тело, переписать свой смертный приговор, прописанный ему тщеславным бородатым экспериментатором в самом ДНК, перепрограммировать себя, превратить из чужой скоропортящейся игрушки в существо, неподверженное тлену, вечное – действительно самостоятельное и независимое, совершенное.

Человек, переставший быть созданием и ставший создателем.

Стена, из которой мы выходим, превращена в панно – на всю ее огроменную площадь нанесено граффити. Наивное, яркое, слащавое: улыбающиеся смуглые богатыри с квадратным подбородками и мыльными пузырями на головах, арийские самки в серебряных комбинезонах, смеющиеся дети с умными взрослыми глазами, легкие прозрачные небоскребы,а над ними – перетекающее в синий космос безоблачное небо, в которое стартуют десятки белых кораблей-альбатросов, изготавливаясь, видимо, прыгнуть через межзвездное пространство к другим мирам, покорить их и навести туда мосты с битком набитой счастливыми человечками Земли.

Между небом и космосом – многометровыми буквами название румяной утопии: «БУДУЩЕЕ».

Черт знает, когда это все намалевали. Давно, наверное – раз еще рисовали, а не пустили на стену проекцию или не поставили экран. Наверное, очень давно, раз еще верили в освоение космоса. Зато точно ясно, что с тех самых пор, как эту идиллию тут изобразили, не чистили ее ни разу – так что теперь граффити покрыто слоем копоти и жира, словно картины средневековых мастеров. Небо посмурнело. Люди, заплывшие жиром веков, выглядят нездорово: скалятся желтыми зубами, таращат желтые белки глаз, и радость их кажется натужной, словно в Освенцим приехал фотограф из газеты и велел всем улыбаться.