Будущее в тебе

Генерал не знал, что все мои домыслы и прожекты уже и так известны на самом верху. Ещё когда я говорил о финских событиях, мне стало абсолютно ясно, по какой причине меня вызывают на это совещание. По-видимому, моё письмо к Сталину всё-таки дошло и вызвало у него какую-то заинтересованность. По этому за оставшееся время надо основательно подготовиться к докладу самому Иосифу Виссарионовичу. Нужно подавить в себе все волнения и страх перед этим разговором. Всё равно, если я даже очень не понравлюсь Хозяину – дальше Колымы не отошлют. Как говорится – или грудь в крестах, или голова в кустах.

Естественно, в этот вечер мы с Ниной никуда не пошли. Я ей всё объяснил и предложил, чтобы билеты в Большой театр, купленные накануне, не пропали, всё-таки пойти туда вместе с какой-нибудь подругой из института. Ещё я сказал:

– Нинуль, ты не обижайся, но тебе лучше после спектакля идти ночевать в своё общежитие. Я, скорее всего, всю ночь буду работать, и мне совершенно нельзя отвлекаться.

– Да поняла я, Черкасов. Нет, ты всё-таки настоящий карьерист. Ладно-ладно, не дуйся, я тебя и таким люблю!

Обняв и поцеловав меня, Нина, что-то напевая себе под нос, начала собираться, чтобы сначала идти к себе в общежитие за подругой, а потом в театр. Я же, тяжело вздохнув, уселся за стол, включил настольную лампу и достал стопку чистой бумаги. Предстояла бессонная ночь, такая же, как и раньше, до встречи с Ниной.

На следующий день, ровно в 13:40 я уже показывал свои документы дежурному на КПП Генштаба. Несмотря на бессонную ночь, выглядел я на все сто. Сапоги, портупея, ордена и шпалы в петлицах – всё блестело. Форма была отутюжена, без малейшего намёка на застрявшую где-нибудь пылинку. Это Нина перед своим уходом в театр выгладила и почистила форму. Да так, как у меня ещё ни разу не получалось за всё время обучения в Москве.

Зайдя в большой зал, я постарался затеряться за спинами многозвёздных генералов. И один из них, по званию генерал-лейтенант, весьма удивился, что я уселся рядом с ним на стул участника совещания. До этого меня все принимали за одного из референтов, обслуживающих это совещание. С непривычки к участию в таких событиях, а может быть и от недосыпа, я погрузился в какое-то странное состояние. Всё происходило со мной как будто не на самом деле, просто я участвовал в каком-то спектакле. Даже Сталин, находившийся метрах в десяти от меня, казался не настоящим. Я прекрасно слышал все выступления участников, периодически прерываемые репликами вождя. Совещание было посвящено планам по развитию и укреплению Красной армии в свете продолжающейся войны в Европе. Основной лейтмотив большинства выступлений сводился к следующему – пускай эти проклятые империалисты дерут друг другу глотки, а мы за это время укрепим и перевооружим свою армию. А когда они совершенно ослабят друг друга в непрекращающейся борьбе, наступит и наш черёд диктовать этим псам свои условия. В настоящее время нужно сделать всё, чтобы не раздражать Гитлера и дать возможность перевооружиться нашей армии.

В принципе, всё очень логично, я тоже был с этим согласен, но я всё-таки жил в будущем и знал, что проклятое коричневое чудовище не удалось умаслить никакими уступками. Оно так и осталось верным рабом своих человеконенавистнических убеждений. И постарается вонзить кинжал в спину даже своему самому лучшему другу, не говоря уже о Советской России, тем более находясь в эйфории после таких скорых побед над Польшей и Францией.

После доклада о поставках новых автоматов ППШ и танков Т-34 было решено начать прения и выслушать желающих высказать свои мысли. Неожиданно, подняв в правой руке незажжённую трубку, товарищ Сталин, не вставая, произнёс:

– Товарищи, я думаю, нам нужно, по старой русской традиции офицерских собраний, дать возможность первому высказаться самому младшему по званию.

Глянув на лежащий перед ним листок, он продолжил:

– Здесь присутствует майор Черкасов, вот пускай он и выскажет свои мысли.

Сквозь моё тело как будто пропустили электрический ток, сознание встрепенулось, и я мгновенно вышел из пассивного, созерцательного состояния. По какой-то странной причине все прежние мысли о самосохранении и советы старших товарищей о том, как нужно себя вести, куда-то испарились. В действие вступила только одна навязчивая идея – донести другим необходимость принятия таких мер, чтобы не допустить страшного будущего для страны. Я вскочил и, изъясняясь совершенно не штабным языком, начал свою речь: