Буйный Терек. Книга 1

В числе многих вопросов, написанных в письме, был следующий, дважды подчеркнутый ханом:

«Правда ли, будто секта шихов, возглавляемая гимринцем Гази-Магомедом, бывшим некогда учеником почтенного Сеида-эфенди, в глубине своих помыслов готовит войну с русскими и призывает всех байгушей и неимущих уничтожить своих ханов?»

Под этой подписью незнакомой Сеиду рукой было добавлено: «это необходимо узнать наверное». И Сеид понял, что приписка была сделана рукой майора Хасаева, близкого и доверенного лица при Ермолове.

Через два дня, сопровождаемый напутствиями аульчан, он с ханским посланцем, собрав все нужные сведения, выехал в Казикумух.

Юродивый Индерби, подросток лет семнадцати, и лето и зиму бродивший по аулам и распевавший никому не понятную, короткую и монотонную песню, шел по Араканскому ущелью, торопясь в аул. На юродивом висел рваный, облезший тулуп, из-под которого виднелось грязное тело. Несмотря на то, что горцы, считавшие юродство одним из проявлений религиозного экстаза и несомненным признаком святости, еще недавно обули Индерби в толстые кожаные лапти, ноги юродивого были босы, и его покрасневшие пальцы увязали в снегу, выпавшем за ночь. Индерби торопливо шагал по дороге, напевая одну и ту же монотонную и дикую песню без слов, размахивая палкой и поминутно приплясывая. Было морозное декабрьское утро. От аула, еще скрытого за скалами, потянуло дымом и хорошо знакомым запахом жилья. Юродивый, не переставая петь, приостановился и совсем по-звериному жадно потянул воздух носом. Секунду он стоял неподвижно, а затем поспешно зашагал, снова гримасничая и приплясывая на ходу. Вдруг пение его прекратилось, что-то пробормотав, он отскочил в сторону и, испуганно размахивая над головой палкой, зажмурясь, бросился вдоль дороги, неистово крича.

Из-за поворота дороги, шедшей на Гимры, показалась голова конной колонны, строем по шести, двигавшейся в картинном безмолвии. Впереди этой все больше вытягивавшейся на плато колонны ехал на отличном белом коне хмурый и сосредоточенный человек с возбужденными, ярко горевшими глазами. На нем была длинная, до пят, чеченская шуба-черкеска, а на голове высокая коричневая, повязанная белой чалмой папаха. В правой руке человека, ведшего сурово молчавшую колонну, блестела опущенная вниз обнаженная шашка, а в левой, высоко поднятой над головой руке был раскрытый коран. Люди молчали, и только цоканье конских копыт, изредка ударявших о заснеженные камни дороги, да стук шашек о стремена нарушали страшное молчание появившихся так неожиданно из-за скал людей. Эта жуткая тишина, горящие глаза предводителя и мрачные суровые лица конных так поразили и напугали бедного Индерби, что он, не оглядываясь, чувствуя и слыша за собою мерное шествие сотен конских копыт, несся к аулу, в безумном страхе вопя что-то непонятное даже ему самому.

Аул был окружен с трех сторон. Часть конных во главе с Шамилем на полном карьере ворвалась в аул и, проскакав по уличкам, рассыпалась по аульской площади, выгоняя из дворов растерявшихся, недоумевавших жителей. Главные силы колонны во главе с предводителем в белой чалме остановились на расстоянии половины ружейного выстрела от аула и заперев все выходы из села караулами, стали дожидаться делегации жителей Аракана.

К Шамилю подошел взволнованный старшина аула в наскоро накинутой шубе, конвоируемый двумя конными мюридами. Из дворов и уличек, подгоняемые всадниками, шли потревоженные, перепуганные жители аула. Из-за оград глядели удивленные, готовые к плачу женщины. Аул, окруженный внезапно появившимся отрядом, беспомощно и покорно ждал.

У самой мечети, не слезая с коня, распоряжался Шамиль, отдавая отрывистые приказания и зорко оглядывая пришедший в движение аульский муравейник.

Старшина низко поклонился ему и, признавая в нем своего знакомого, ученика Сеида-эфенди, удивленно спросил:

— Шамиль-эфенди, ты наш старый друг и гость, мы всегда твои слуги, но почему сегодня твоя шашка блестит в Араканах? Разве…

— Молчи, — сухо перебил его Шамиль и правой, свободной от шашки рукой[42]

, полуобернувшись, показал с коня вдаль, туда, где на широком плато сомкнутой колонной стояли конные. — Видишь? Это — имам Гази-Магомед. С ним мюриды и шихи, поклявшиеся уничтожать измену и пороки. Мы начинаем с вас!

При последних словах старшина, машинально взглянувший в сторону отряда, побледнел и, стаскивая папаху с головы, хотел что-то сказать. Шамиль жестом остановил его и громко, так, чтобы его слова слышали все столпившиеся на площади и дворах жители, крикнул:

— Где изменник Сеид-эфенди?

Сразу все стихло, и только горячий конь Шамиля, кровный шавлох, плясал на месте, кусая удила.

— Где? — обводя взором стихших, трепетавших людей, грозно повторил Шамиль, опуская повод и наезжая конем на них. Все молчали, и только старшина неуверенно и виновато сказал: