Бухтарминский край

  Молодые, как и положено в центре стола, водку, настоенную на вишне, выпили по первой и всё, потом только чокались с гостями, пригубляли и отставляли. Сидели, потупив взоры и строго молчали, будто не слышали гомона, стоявшего в доме и вокруг. Тем не менее, они всё слышали и на призывы "Горько" бодро вставали и целовались. Полина, с подведёнными бровями с чуть припудренным лицом, уже без фаты в своём роскошном платье смотрелась так... Во всяком случае многие казачки меж собой говорили, что куда краше тех царевен, то есть великих княжон, чьими фотографиями были обклеены с изнанки крышки сундуков с приданным едва ли не всех усть-бухтарминских девушек на выданье. Но слышались и не лестные отзывы:

  - Ишь, Полька-то не больно весёлая сидит. Вчера как из церкви шла чуть не летела, а опосля ночи... Что-то ей видать жених не больно по нраву пришёлся... ха-ха, хо-хо...

  А Полина... она просто устала. Она привыкла спать дома вволю, а тут полночи не спала и встала рано. Потом... для нее брачная ночь, как и для любой девушки-девственницы явила много того, о чём она догадывалась, но и не только. Она не ожидала, что от "этого" можно устать. Она ждала наслаждения, и она его испытала, это высшее блаженство, посланное свыше, но это случилось впервые, а с непривычки всегда устают. После "этого" надо было хорошо выспаться, но их подняли рано. Тут и рубашка с простынёй. Даже если на них не оказывалось крови, то обычно эту кровь срочно "делали", втихаря зарубив молоденького петушка. Хотя иногда крови не было и у заведомой девственницы, и тогда бедный петушок спасал честь невинной. У Полины с рубашкой и простыней все обошлось без лишней нервотрепки, но зато потом она с трудом сдерживалась, чтобы не зевнуть, или даже задремать, потому и выглядела несколько измученной. Ивану это безмолвное сидение давалось легче, за свою кадетско-юнкерскую и офицерскую жизнь он привык, и к ночным дежурствам, и долгим конным переходам, когда приходилось не спать по нескольку суток.

  Выпили, закусили, покричали "Горько", попроизносили различные тосты... Кое кто, что послабей, свалились под стол, или головой в тарелку. Кого-то увели жёны, кого-то Танабай с Ермилом отволокли в сарай на сеновал, проспаться. Во второй половине дня во дворе все столы и лавки сдвинули в сторону, гармонисты растянули меха, и всё смешалось в бешеном ритме пляски: кашемировые юбки, кружевные кофточки, ситец, бисер, чесуча, платки, шаровары с лампасами, фуражки, туфли, сапоги...

   Ух ты хмелюшка хмелек    Что не развевался?    Где казак ночевал?

   Что, не раздевался?    Где варнак пировал?    У какой сударки?

   ......................

   Теперь уже и именитые гости вышли из дома, и притопывая ногами подбадривали плясунов, некоторые из них уже на нетвёрдых ногах тоже пустились в пляс. Но даже не все из молодых оказались способны поддерживать бешеный ритм, задаваемый гармонистами. От обильного пития многие казаки уже основательно опьянели, а казачки от сытной еды впрок отяжелели. Воспользовавшись первой же возникшей заминкой, Домна Терентьевна распорядилась вынести граммофон. Она хотела направить празднество в, так сказать, более культурное русло, да заодно и вспомнить свою молодость, когда она вместе с мужем тогда еще подхорунжим "служила" сверхсрочную сначала в Зайсане, потом в Новониколаевске. Там их иногда приглашали на офицерские балы, и она хорошо помнила, как развлекаются и ведут себя на подобных мероприятиях "культурные господа". Там же она и выучилась танцевать вальс, на который ее потом часто приглашали тогдашние хорунжие и сотники, поклонники крупных женских форм, а вслед она слышала завистливо-злобный шёпот "офицерш": "Мужичка, туда же вальсировать лезет, корова...". Офицером Тихон Никитич стал уже в преддверии японской войны, а потом сразу же вышел в отставку, так что Домне Терентьевне "офицершей" покрасоваться почти и не пришлось. Зато, став атаманшей, она уже являлась чем-то вроде знатока культурного проведения досуга в достаточно "приземлённом" станичном обществе и ощущала себя значительно выше прочих казачек не только по статусу, но и по воспитанию. А то как же, она ж не как другие, что всю жизнь в станице просидели, она в городах пожила, с благородными зналась.

   Но пластинку с вальсом, как хотела хозяйка, сначала поставить не удалось. Кто-то из полупьяных поселковых атаманов вдруг стал требовать "Бурю", неофициальный гимн Сибирского казачьего войска. Пришлось поставить пластинку с "Бурей". И когда из граммофонной трубы послышалось:

   Ревела буря, дождь шумел

  Тут же казаки кто сидел повскакивали, и все нестройно, но громогласно подхватили:    Во мраке молнии блистали    И беспрерывно гром гремел    И ветры в дебрях бушевали    ....................................