Буковый лес

Институт проведения опытов для получения сыворотки от сыпного тифа… Станция проведения опытов с сыпным тифом… Крематорий – бывшее патологическое отделение и тут же выложенные огнеупорным кирпичом печи для сжигания трупов… Площадь для построения…

Ничего плохого – «площадь для построения». Просто «построения» заключённых и всё! Как везде в лагере должна быть дисциплина. Рабочие должны встать на ежеутреннюю и ежевечернюю поверку.

Линда отпускает надоевший капюшон. Он падает не на глаза, а на спину. Её светлые волосы тут же подхватывает ветер, рвёт, треплет их, осыпая снегом и ледяной стружкой.

…Они стоят на площади для построения, где каждый порыв ледяного ветра обещает быть для них последним. Рвущий душу лай откормленных овчарок с зелёной пеной, капающей с клыков и весёлые анекдоты эсэсовских офицеров; взрывы безудержного смеха и блестящие портсигары в холёных пальцах. В строю живые держат под руку мёртвых. Если умерший с ними, то можно в столовой получить его пайку, поэтому каждый старается найти труп первым. А вот на племенном жеребце выезжает из конюшни «арийская принцесса» – сама фрау Кох, жена коменданта лагеря. Она гарцует перед строем и, кажется, что мощная спина жеребца прогибается от её веса.

Эльза Кох – бывшая библиотекарша, большая любительница красивой кожи. Лицо её почти неженское, какой-то набор мяса на круглом, словно обведённом циркулем месте искажено гримасой омерзения. Эльза Кох – непревзойдённая «мадам абажур». Она сама придирчиво выбирает на теле заключённого татуировку, а потом из приглянувшегося куска кожи заказывает себе перчатки, сумочки, лампы, и даже… даже очень тонкое и очень сексуальное нижнее бельё.

Ноги Линды не хотят сдвигаться с места. Они вросли в плац, они собирают снег… Может, её скоро совсем заметёт? Как это всё так? Как это может быть, в десяти минутах езды отсюда – Веймар! Веймар – собор без крыши, место, Веймар – место, которое Бог отметил на Земле своей рукой и благословил его, а тут… тут четверть миллиона погибших и гарцующая на коне, окутанная дымом крематория Эльза Кох – потаскуха в душе и жена коменданта лагеря по жизни. Здесь – в десяти минутах езды от дома Гёте и Баха и чуть правее и выше от того места, где стоит Линда «Роща памяти» и низина, куда сваливали пепел из крематория.

…Блок 45 – памятные камни болгарским заключённым, лицам, отказавшимся выполнять воинскую обязанность и дезертировавшим из рядов Вермахта, свидетелям Иеговы и гомосексуалистам.

…Блок 22. Памятник погибшим евреям.

За что такая честь? Всех вместе, а евреев отдельно? Что в них такого особенного, в этих евреях? Именно им посвящалась в 1938 году «Хрустальная ночь», и улицы немецких городов за несколько часов были усеяны осколками стёкол из их окон. Почему Нюрнбергский трибунал так и не смог назвать точную цифру жертв фашизма? Озвучили, что приблизительно исчезло с лица земли шесть миллионов человек. Может, потому, что нацисты уничтожали следы своих преступлений, а многие еврейские общины были уничтожены полностью, не оставив ни родных, ни близких, чтоб никто никого не искал? Так это всё в Германии.

Однако, что были гонения на евреев в родном СССР давно ни для кого не секрет. Все народы, в том числе и евреи медленно, но верно становились русскими, ну, или украинцами. Вон даже в своё время одноклассник Маргулис приносил в школу «свидетельство о рождении» и тряс им перед всеми в доказательство славянского происхождения своих родителей.

Одинокий «Фольксваген» на стоянке стал похож на детскую горку: весь занесённый снегом, как если бы Линда его здесь оставляла на всю зиму. Закоченевшие пальцы совсем не слушаются. Роняя ключи на пол, она долго не может попасть в зажигание. «Быстрей, быстрей, подальше отсюда! От этого Веймара, вместе с его Гёте, от „Рощи памяти“, от воздуха, пахнущего смесью чёрного дыма из крематория и приторных до рвоты духов Фрау Абажур!».

Её тошнило, её выворачивало наизнанку, она гнала машину по заснеженной дороге, не оборачиваясь, и не смотря по сторонам.

Вот, наконец, дорога с указателем «Веймар» направо.

Слава Богу! Можно сбавить скорость, и приоткрыть окно. Да и пусть залетают снежинки в салон машины, зато они садятся на щёки и тают. И тогда совсем непонятно – снег это или слёзы.

Как же понять, откуда эта звериная ненависть к этим «евреям»? Ведь Линда была знакома только с одним. Если Маргулис – русский, то точно с одним! Знала и видела только одного, который двадцать пять лет назад стал «изменником Родины» и уехал в Канаду. Знала одного – того единственного, который почему-то был нужен всем, а ему никто. Его любили, а он боялся любить. Его ждали, а он не приходил.