Буковый лес

Где потом Дуська добывала деньги, чтоб расплатится за огромные чёрные целлофановые мешки, туго втиснутые под кровать, никто не знал. Так она ещё и любила демонстрировать гостям содержимое этих самых баулов, выворачивая их наизнанку и вытряхивая на свою кровать невнятное содержимое «аристократических» оттенков – «пастэль», «абрикос», «карамэль». На эти тряпки от китайского «Моргана» из греческих «бутиков» Дуська молилась как на иконы. Сколько Линда не пыталась объяснить Дуське, что весь «Морган» в Грецию прибывает приблизительно оттуда, откуда и краска для волос «радикально чёрного цвета» фирмы «Титаник», то есть – без пересадок из Одессы с улицы Дерибасовской, та щёлкала распахнутыми, похожими на окна в ясный солнечный день, глазами и, мелко-мелко кивая, всенепременно во всем соглашалась, говорила, что «спорола фигню», что «в последний раз», что больше «ни в жисть», глаза её медленно наполнялись слезами, она плакала навзрыд, трясясь и вздрагивая всем телом и… и снова выпрашивала взаймы деньги. Вскоре под кроватью появлялся очередной моргановский мешок, и их в крохотной квартирке было уже штук пять, никак не меньше.

Ещё Линда жалела Дуську за неугомонный характер, за непостоянство, за то, что Дуська ни с кем никогда не могла ужиться, за её хронические бредовые идеи, за страсть к резким переменам в жизни. Вот к чему было, спрашивается, вдруг всё бросать и ехать из Киева жить в Грецию?! Понятно, многие греки, совершенно одержимые навязчивой идеей о репатриации, приехали на «историческую родину» в поисках призрачного счастья в «родной Элладе». Все свои разговоры они начинали и заканчивали словами: «Эллада, мана му!» (Эллада, матушка моя!), А Людмиле тут что?! Она же не гречанка! Значит, ей гражданство не светит.

И вот результат – Людмила нигде не работает, «социал» в виде копеечной компенсации за безработицу не получает, языка не знает и чем промышляет для всех загадка. Прикатить в Салоники, только чтоб коллекционировать пхеньянский «Морган» под никелированной кроватью с продавленной сеткой как-то несерьёзно. Линда жалела шалопутную Дуську чисто по-человечески…

Хотя может как раз Дуська и делает всё правильно в отличии от Линды при этом и абсолютно счастлива? Обсуждать кого-то и травить советами самоё лёгкое. А что сама Линда совершила такого умного в своей жизни?! Добилась чего-то достойного? Вытянула счастливый билет? Или было очень продумано и круто, не слушая никого, кинуться за призрачной мечтой в Германию?! Это называется правильным и мудрым решением?! И что теперь из этого вышло?!

Когда в Лейпциге туман и угар первых дней неожиданной встречи с Голуновым рассеялся, до Линды с трудом, но стало таки доходить, что у человека своя жизнь, своя семья, он женат, всё давно очерчено, и он ничего в этой жизни менять не намерен. Он несколько раз совершенно ясно дал ей понять, что Линде нет места с ним рядом.

Но настырная Линда нисколько не разочаровалась в своих детских мечтах и грёзах, она тянула время, ища выход. Она умом всё понимала, но сердце, расставшись однажды, не было готово расстаться второй раз и потерять его теперь уж навсегда. Сердце болело, щемило, и умирало каждый раз, когда он в очередной раз ей отвечал: «Нет!» И, вдруг, её осенило! Она как ей показалось, нашла единственный правильный выход. Задохнувшийся в гормоне счастья, вскипевший брызгами шампанского, мозг почему-то решил, что сын, его родной сын может стать для неё всем.

Оказывается, не только Людмила умеет себя обманывать…

Да ничего этот мозг не решил, и всё она знала заранее. Знала той зимой в Германии, когда «дворниками» старалась разбросать снег на лобовом стекле прокатного автомобиля, когда почти наугад, почти вслепую от горько-солёных слёз ехала к ним в гости в новый дом. Знала и решила для себя, что будет делать и как всего за три часа до встречи Нового года, того рокового года.

Скорее всего, именно тогда в Лейпциге Линда придумала себе новую сказку. Эдакую глупую, почти компьютерную «анимэ» под названием «Вечная любовь». Была же у неё «любовь всей её жизни», как же не настрочить ещё одну главу?! Такая встреча через двадцать пять лет, такая романтика, прямо как в песне Шарля Азнавура.

Эндрю, или как его дома называли «Андрей» оказался гораздо младше Линды. Он был младше почти на столько, на сколько его отец был старше её. Да разве она это видела?! Андрей был Его частью, его плотью от плоти, его душой, его … его всем… от них даже пахло одинаково! Папа и сын… Так не пахло ни от кого на свете. Тонкий, свежий аромат абрикосовой косточки. А этот поворот головы, эти ямочки на щеках! Его смех, Его взгляд… кожа… тёплая и тонкая, как у ребёнка… как у папы…

Через три дня пребывания Линды в гостях, в самой середине «Миттагэссен», в аккурат между первым блюдом и вторым Эндрю вдруг, оторвавшись от приёма пищи, гордо заявил:

– Я женюсь на Линде!

У мамы упали очки, а папа просто вдохнул зелёный горошек с ложки и надолго закашлялся.

Дальше начался какой-то ужас: нескончаемые разговоры, уговоры, увещевания.