Булатов курган

— Посидим, — предложил Алешин, кивнув на лежащее у сарая бревно.

Горбылев покорно сел, положил на колени руки.

— Рассказывай, Егор Потапович, как дальше жить будем? — спросил его Алешин.

Горбылев опустил голову.

— Так-так… — вздохнул секретарь. — Народ тобой недоволен. У тебя как получается: один вершить хочешь, все должно делаться только по-твоему. А кто с советом сунется — либо осмеешь, либо прикрикнешь, как сегодня на Жбанову. Люди тебя сторониться стали. Скажу тебе из моего опыта: руководитель не должен поворачиваться к массе спиной.

— Окунитесь с головой в такое хозяйство, не только людей — себя забудете.

— Трудно, слов нет, но я посоветовал бы серьезно подумать. Перестраиваться надо.

Горбылев ожесточенно тер переносицу. Один ус у него был смят и топорщился.

— Чего ты от меня хочешь? — начал он, с каждым словом повышая голос. — Чтобы я только советы выслушивал да по чужой указке действовал? На это разве руководитель нужен? Мне впору указания партии выполнять. Не будь этих липовых наставников да советчиков, которые толкутся между ног, может, ерунды бы такой не получилось. Колхоз вывел бы в передовые.

— Скажу другое, Егор Потапович. Не будь наставников, были бы вы сейчас без скота! — Алешин поднялся с бревна. — Теперь они стояли друг перед другом, лицом к лицу. — А насчет партии тебе хорошо сказала жена. Мне нечего добавить. — Он достал спичечный коробок, покрутил его в толстых потрескавшихся пальцах. — Смотри, Егор Потапович, не изменишь своего взгляда, добра не жди. Велика у народа отдача. Поглядят, потерпят, а станешь дальше на свой лад крутить, других за пеньку считать — в один миг из председателей вверх тормашками полетишь. И никто тебе не поможет.

— Ладно, учту. Спасибо за совет! — с деланной учтивостью проговорил Горбылев. — А теперь до свидания. По делам тороплюсь.

Хотя им нужно было идти по деревне в одном направлении, Горбылев, не приглашая Алешина, пошел один. На улице было уже темно. Над курганом тлела алая полоска зари. В домах зажигались лампы.

Перейдя на другую сторону, Горбылев пошел возле самых окон.

Алешин понял: поездка в «Волну» прошла даром.

5

Секретаря райкома окликнул Ивин.

— Как с ночлегом, Павел Степанович?

Алешин пожал плечами.

— Как видите, пока не имею.

— Тогда пошли ко мне. Холостикую сейчас. Жена уехала в город к сыну. Одному скучища смертная.

Ивин согрел самовар, наварил яиц, поставил на стол крупно порезанные квадратики сала, открыл консервы. Все это у него получалось ловко, безо всякой суеты.

«Видать, хлебосол, — мысленно отметил Алешин. — Семью любит…»

— Вот вроде и все, — сказал хозяин. — Чем богаты, тем и рады.

Он присел на табуретку, разлил по стаканам чай.

— Угощайтесь, Павел Степанович. Все это у меня, правда, по-походному. Так бывало на фронте. Выпадет час-другой затишье. Соберемся в кружок, выложим, что у кого есть, и пируем. О-о-о, забыл!

Ивин вскочил с табуретки, открыл шкаф и вытащил оттуда нераспечатанную бутылку водки.

— Может, с устатку желаете по маленькой? День был трудный, полезно.

— Не употребляю, — отмахнулся Алешин. — Ни дед, ни отец у меня это не пили, и я решил не нарушать их традицию. Ни к чему.

— Как знаете. Я хотел как лучше, — смущенно отозвался Ивин.

Алешин, сидя у распахнутого окна, неторопливо потягивал из блюдца исходящий паром чай. По длинной, уходящей в сумерки улице, как по реке, тек с полей запах прогретых солнцем клеверов, зацветающего укропа и созревающих огурцов.

— Вы, Павел Степанович, на Горбылева не держите обиду, что не пригласил на ночлег, — стараясь сгладить неловкость, заговорил парторг. — В доме у него кутерьма, не везет человеку.

— Что так? — обернулся от окна Алешин.

— С женой воюет. Вы же слышали, как на собрании его строчила.

— Ничего лишнего она не сказала. И вам и Горбылеву к этому стоило бы прислушаться.

Против дома на дороге остановился трактор. Из кабины вылез нескладный, долговязый парень.

— Ты что? — крикнул в окно Ивин.

— Хвощ на свекле появился. Говорят, кислотность почвы повышена. Пропасть могут всходы. Завтра решили субботник устроить, известковать будем.

— Смотрите, не пожгите корешки! — предупредил парторг.

— Мы осторожно. Бригадир покажет, как надо.

— Я что? Я не против.

— А председатель как?

— Поговорю с ним. Мешать, думаю, не станет.

Гул мотора заполнил улицу. Парень вскочил в кабину.

— Это комсорг наш, Петр Ладиков, — пояснил Ивин, когда трактор растворился в сумерках. — Лихая голова. — И тут же предложил: — Пойдем, Павел Степанович, на крыльцо. Вечер больно хорош.

Они присели на ступеньках. Помолчали. Дышалось легко. На душе было спокойно. Воздух остывал. Ветерок сдувал с земли жар и сушь. В домах с открытыми окнами ужинали люди. Они также остывали от дневных забот и труда.

На деревне прострекотал и вдруг заглох трактор.

— Не тянет, опять плохое горючее завезли, — заметил Ивин. — Петр ему спасибо не скажет.

— Кому? — поинтересовался Алешин.

— Дудкину, кладовщику нашему. Дудкин — это прозвище его. А по-правильному — Тихон Цыплаков. Он с отцом и братом больше шабашит, чем своим делом занимается.