Булгаков и княгиня

Речь тут идёт о женских курсах новых языков, открытых М. М. Бобрищевой-Пушкиной в 1889 году в Санкт-Петербурге. Там же преподавалась и история западноевропейской литературы, а также «изящные рукоделия», в частности, выжигание по дереву и рисование по фарфору. Пожалуй, с этим увлечением Киры Алексеевны всё ясно. Наверняка, знание «новых языков» пригодилось Кире Алексеевне в эмиграции, в Париже. А вот история литературы… Возможно, она тоже пыталась писать.

Но вот отчего Кира «похудела и побледнела»? Не исключено, что сказалось переутомление от учёбы. Так ли это? Ответа в письмах мы не найдём, остаётся лишь высказывать догадки.

Итак, вполне логично допустить, что первая встреча Булгакова с Кирой Алексеевной состоялась в 1908 году. Однако продолжить знакомство было им не суждено. Сын священника и дочь камергера – да это даже обсуждать не стоит. Если же представить, что Кира Алексеевна рассказала о своей симпатии матери, достаточно просто догадаться о реакции – последовал нервный срыв. Увы, при тех обстоятельствах, когда общество жёстко делилось на сословия, Булгакову было не на что надеяться. Ну, пусть не родовит, но был бы хоть богат! Надо совсем не любить свою дочь, чтобы разрешить ей встречаться с каким-то студентишкой, будущим врачом. Примерно та же ситуация возникла позже, когда Булгаков ухаживал за Татьяной Лаппа. Но в этом случае он сумел добиться своего. Любовные неудачи не проходят даром.

Кира тяжело переживала вынужденный разрыв, однако, в конце концов, смирилась. Тяжкие душевные испытания выпали и на долю Михаила, но в отличие от своей любимой, отказаться от неё он уже не смог. Возможно, что после их последней встречи в 1917 году, Булгаков всю оставшуюся жизнь искал именно Киру Алексеевну. Лишённый возможности быть вместе с ней, искал её в других встреченных им женщинах. Поэтому и от Лаппа ушёл к аристократке Белозерской – а что, может быть, она и в самом деле из князей? Потом Нюренберг-Шиловская своими изысканными манерами напомнила ему Киру Алексеевну. Однако речь дальше пойдёт совсем не о перемене жён.

Надо признать, что характер той Маргариты, которую Мастер встретил в переулке неподалеку от Тверской, не имеет ничего общего с Еленой Сергеевной Нюренберг-Шиловской. Тоска, печаль, ощущение одиночества были совершенно не свойственны этой энергичной даме, пережившей всех своих мужей. Да и познакомилась она с Булгаковым в развесёлой компании, то ли на празднование Пасхи, то ли на маскараде в квартире командарма Уборевича, который жил в том же доме, что и семья Евгения Шиловского. Вот что дочь Уборевича, Владимира Иеронимовна, пишет в своих воспоминаниях о Елене Сергеевне, с которой была коротко знакома:

«Один эпизод я запомнила, так как он говорил о её незаурядном характере уже в детстве. Олю учили музыке. Когда подошло время учить музыке Елену, родители привели к ней в комнату учительницу. Елена Сергеевна выпрыгнула в окно, и тогда родители оставили её в покое».

Думается, что создавая образ Маргариты, той, что шла по улице с букетиком жёлтых цветов, Булгаков видел перед собой совсем другую женщину – ту, которую он встретил однажды на Пречистенке, в Обуховом переулке.

«Она несла в руках отвратительные, тревожные жёлтые цветы. Чёрт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на чёрном её весеннем пальто. Она несла жёлтые цветы! Нехороший цвет. Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась. Ну, Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько её красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!»

Да, именно это ощущение возникает, когда глядишь на фотографию Киры Алексеевны, сделанную осенью 1914 года. Муж собирался уходить на войну, а она оставалась совсем одна в этом незнакомом городе, так и не ставшим для неё родным за прошедшие два года. Именно такой её Булгаков и увидел.

«Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, я по одной стороне, а она по другой. И не было, вообразите, в переулке ни души. Я мучился, потому что мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдёт, и я никогда её более не увижу…

И, вообразите, внезапно заговорила она:

– Нравятся ли вам мои цветы?

Я отчетливо помню, как прозвучал её голос, низкий довольно-таки, но со срывами, и, как это ни глупо, показалось, что эхо ударило в переулке и отразилось от жёлтой грязной стены. Я быстро перешел на её сторону и, подходя к ней, ответил:

– Нет.

Она поглядела на меня удивленно…

– Вы вообще не любите цветов?

В голосе её была, как мне показалось, враждебность. Я шёл с нею рядом, стараясь идти в ногу, и, к удивлению моему, совершенно не чувствовал себя стесненным.

– Нет, я люблю цветы, только не такие, – сказал я.

– А какие?

– Я розы люблю.