Булгаков

Можно предположить, что Булгаков знакомился с произведениями и биографией Н. как непосредственно, так и через тексты деятелей культуры русского Серебряного века, для которых творец «Заратустры» был знаковой фигурой. Вот, например, что писал философ Владимир Соловьев о Н. в статье «Словесность или истина?» (1900): «Сам Ницше, думая быть действительным сверхчеловеком, был только сверхфилологом. При своей даровитости, исключительно кабинетный учёный, не испытавший по-настоящему никакой жизненной драмы (как видно из его биографии), Ницше тяготился не границами земной человеческой природы, — о которой он, помимо книг, имел лишь очень одностороннее и элементарное познание, — его теснили границы филологии или того, что он назвал Historie. Собственная его история была только воспроизведением первого монолога Фауста — борьбою живой, но больной и немощной души с бременем необъятной книжной учёности. Оставаясь всё-таки филологом, и слишком филологом, Ницше захотел сверх того стать «философом будущего», пророком и основателем новой религии. Такая задача неминуемо приводила к катастрофе, ибо для филолога быть основателем религии так же неестественно, как для титулярного советника быть королём испанским… Не найдя никакой религиозной действительности ни в себе, ни сверх себя, базельский профессор сочинил словесную фигуру, назвал её «Заратустрой» и возвестил людям конца века — вот настоящий сверхчеловек! Филология торжествует уже в самом названии. Истинный сверхчеловек носил простое имя, обычное в его стране, принадлежавшее другим известным людям его народа (Иисус Навин, Иисус сын Иоседеков, Иисус сын Сирахов). Но «сверхчеловек», сочинённый базельским профессором, не может быть Гейнрихом, Фридрихом или Оттоном, он должен быть Заратустра, — не Зороастр даже, а именно Заратустра, чтобы так и пахнуло лингвистикой, причём смелый и многоучёный немец и не подумал, что его герою грозит неминуемая опасность быть принятым за женщину иным русским переводчиком».

Нетрудно заметить, что эта характеристика почти полностью применима к булгаковскому Мастеру. Он — историк, работавший в музее, т. е. по сути кабинетный учёный. Став писателем, Мастер остаётся филологом. Он угадывает не реальные события последнего дня жизни Иешуа Га-Ноцри, а гениальный текст, совпадающий с «евангелием от Воланда». Булгаковский герой, творя свою историю Иешуа и Понтия Пилата, остаётся филологом. Подобно Н., он исправляет традицию и заменяет привычные имена и названия на лингвистически правильные: Иисуса из Назарета на Иешуа Га-Ноцри, Иерусалим на Ершалаим и т. д.

Андрей Белый в статье «Фридрих Ницше» (1908) обратил внимание на то, что «одиночество медленно и верно вкруг него замыкало объятья. Каждая новая книга отрезала от Ницше небольшую горсть последователей. И вот он остался в пустоте, робея перед людьми». Столь же одинок и булгаковский Мастер, причём робеть перед людьми его заставила история, приключившаяся с его единственной гениальной книгой.

Белый указал на тесную связь Н. с Гёте: «До Ницше непереступаемая бездна отделяла древнеарийских титанов от новоарийской культуры. Между гениальнейшим лирическим вздохом Гёте (этого самого великого лирика) и раскатом грома какого-нибудь Шанкары и Патанджали — какая пропасть! После Ницше этой пропасти уже нет. «Заратустра» — законный преемник гётевской лирики; но и преемник «Веданты» он тоже… «Новое имя»… назвал Ницше: притом совершенно формально: «сверхчеловек», заимствовав термин из чужой терминологии (у Гёте)». Здесь имеется в виду следующее место из монолога «Фауста» в первой части бессмертной гётевской поэмы: «И вот мне кажется, что сам я — бог и вижу, символ мира разбирая, Вселенную от края и до края».

У Булгакова Мастер — это новый Фауст (так именно назывался этот герой в черновиках «Мастера и Маргариты»), подобно Ницше с его «Заратустрой», своим романом о Пилате и Иешуа восстанавливающий связь между Востоком и Западом, между древневосточной и современной европейской культурными традициями.

Полемизируя с Ницше, в статье «Круговое движение» (1912) Белый утверждал: «Не Заратустра вошёл в нашу душу, а арлекин, кретин, выродок. Патологическою гримасою обернулась в нас даже самая высота». В «Мастере и Маргарите» эту патологическую гримасу олицетворяют собой подручные Воланда Коровьев и Азазелло.