Булыжник под сердцем

– Не у нас… В смысле, он встречается не со мной, а с моей подругой. Мы все живем в одном доме. Шон… ну, типа, взял и поселился здесь.

– Ладно, если тебе так удобнее – мне-то что…

– Нет, честно. А он не говорил… тебе, что живет у нас?

– С какой стати? Слушай, ты вообще чего от меня хочешь?

– Но… вы ведь с ним недавно виделись. Ну то есть нам он говорит, что часто бывает у тебя, и… и моя подруга очень из-за этого расстраивается и…

– О, Шони, опять за старое! Послушай, Лили, или как там тебя, я не видела этого чертова Шона Пауэрса уже три года, ясно? Три года! И не хочу его видеть, спасибо.

– Но он клялся и божился…

– Конечно, он это обожает. Поклянется, что черное – это белое, если ему так удобнее. Мудак… ой, простите мой французский. – Она замолкла, и мне показалось, что нас разъединили, но вскоре Лиза продолжила – уже спокойнее, уже не злобно: – Послушай, мне после него… пришлось обратиться к психологу. Шон забрал все мои деньги, разрушил мою жизнь, он еще тот проходимец, наш Шон… – Ее голос как-то опал, и я услышала звон бутылки о стакан.

– С вами все в порядке? – Внезапно мне стало стыдно, что я вломилась в жизнь этой женщины. – Послушайте, мисс… Лиза, вы… ты можешь мне это не рассказывать, просто Шон сделал кое-что ужасное, и я боюсь за мою подругу – и за себя тоже. Я понимаю, это не твои проблемы, просто, я не знаю…

– Ты хочешь знать, права ли ты, да? Не выдумала ли ты все это? Может ли такой симпатичный очаровательный парень, как Шони, быть таким уебком?

– Матерное слово упало как кирпич. Судя по ее манере речи – брэдфордский полусвет, – она бы скорее умерла, чем произнесла такое. Значит, ей на самом деле больно.

– Ну да. Я хочу сказать…

– Я понимаю, дорогая. Прекрасно понимаю. О Шони можешь мне не рассказывать. Минус четыре года моей жизни, ублюдок. Четыре вонючих года. И что он на этот раз вытворил?

Я снова услышала звон стакана, шипение и вдох – она прикурила. Я сидела как на иголках, боялась, что Лиза в любую минуту бросит трубку.

– Э, видите ли, он… избил одного человека. Очень серьезно. И я испугалась за подругу…

Она рассмеялась. Мне стало жутко.

– Да, узнаю Шона. А потом, конечно, увильнул? Она меня спровоцировала, я не виноват… Ты уже слышала про спецназ? Еще услышишь. Шон воображает себя солдатом. Даже пытался пойти в армию, но его не взяли – психиатра не прошел. А вам он что сказал? – Она опять рассмеялась.

Любопытно, почему Лиза решила, что Шон избил женщину? Я уже хотела поинтересоваться, но тут она шумно затянулась и продолжила:

– Психолог говорит, мне нужно обо всем забыть. Забыть о Шоне. Подумать о детях. Начать жить ради них и ради себя. Она славная тетка, только многого не понимает. Спрашивала меня, почему я его не бросила. Откуда ей знать, каково это, жить с таким мужчиной. Но ты ведь знаешь? Они тебя словно привораживают, да? Как будто чары наводят. Ложь, насилие, не важно – у них всегда найдется объяснение. И виноватой получаешься ты…

Теперь Лиза рыдала, и я чувствовала себя полным дерьмом. Я хотела пробормотать извинение и ретироваться, но перед глазами стояло лицо Моджо. Я сделала глубокий вдох и продолжила:

– Лиза, а зачем ему говорить, что он у тебя – ну то есть, куда же он в таком случае ходит?

– Не знаю, зачем. Он просто лжет не переставая. И не умеет говорить правду. А может, хотел вас сбить со следа. Впрочем, я скажу, куда он ходит, о да. К Лане Пауэрс, а чем там занимается – бог его знает. К Лане – вот он куда ходит. Она держит его на коротком поводке, эта грязная сука. Они вместе уже долгие годы, почти всю его жизнь, он и тетушка Лана. С самого детства. Она с ним сидела и… совратила его. Чуть ли не с года, тварь. Собственного племянника, ей плевать. Шон как-то ночью мне все рассказал. Я и не знала, что такое бывает. Она его заставляла – о господи – давать ей орально, когда ему было пять лет. Шон говорил – она его тренировала. Я даже не знала, что сказать, что сделать. А утром Шон заявил, что все выдумал. Но, по-моему, он не врал – впервые в жизни. Иногда исчезал на несколько дней и возвращался весь в ссадинах. Синяки, ожоги, порезы. И все равно шел к ней снова – как собаки возвращаются собственную блевотину сожрать, так и он. Он пытался и со мной это проделывать – связывал и все в таком роде. Причем не в шутку, нет… Было больно, я это ненавидела. Невыносимо…

Она всхлипывала, она рыдала – ужасно. Я зажмурилась, стараясь не думать, что Лана Пауэрс проделывала со своей плотью и кровью. Я не хотела об этом слушать, но Лиза продолжала как заведенная. Ей нужно было выговориться – так почему бы не безликой незнакомке на другом конце провода? Это называется исповедью, но я не священник. Я этого не хотела – но я сама напросилась.

Голос ее дрожал, речь становилась бессвязнее – алкоголь брал свое: