Варвара Оськина

Бумеранги. Часть 2

«Wind And Window Flower»

Р. Фрост (Перевод В. Топорова)

Влюбленные, вот вам рассказ

О том, что такое любовь.

Она была розой в окне,

Он – ветром ночных холодов.

Заметил её он, когда

Январское солнце взошло,

И в клетке проснулся щегол,

И разындевело стекло,

Заметил её он в окне,

Не ведая, что предпринять, —

Заметил – и прочь полетел,

Чтоб ночью вернуться опять.

Но лишь зимним ветром он был. —

Зимою же всё естество

Скрывается в спячку, в снега… —

Не знал о любви ничего.

И всё-таки он тосковал,

И рамы оконные тряс,

Чтоб роза не вздумала спать

Сейчас, когда здесь он как раз.

И может, она бы сдалась

И с ним ускользнула во мрак

Оттуда, где тишь и покой,

Где зеркало, стол и очаг,

Но нечего было сказать

Ей зимнему ветру в ответ —

И в тысяче миль от неё

Он встретил назавтра рассвет.

1

6 лет назад

Чикаго, штат Иллинойс

Апрель

Джил сбежала по ступеням вниз, вырвалась из душного холла на залитую дождём улицу и растерянно заозиралась по сторонам. Первой реакцией после непродуктивного, но очень эмоционального битья чашки, было желание собрать вещи и бросить Рида вместе со всеми его скандалами. К чёрту! К дьяволу! В преисподнюю! Потому что все эти месяцы и даже годы она, видите ли, переживала. Она, чёрт возьми, думала о совершенно ненужных вещах. Воображала, искала хоть какой-нибудь шанс. Пока Бен… Бен, раздери его тысяча чертей, трепетно рассказывал о чувствах, приручал лаской, добивался искренностью, читал морали, хотя сам… Джил зарычала.

О, разумеется! Она с извращённой дотошностью изучила документ на сайте «Чикаго трибюн». Выучила до последней ошибки даже не заявление, как драматично назвали кусок бумажки ведущие утреннего телешоу, а письмо, адресованное, конечно же, Риду и полное отчаяния того сорта, что испытывает каждая изнасилованная женщина. Опустошение.

«Мне было больна! И ты эта знал. Тебе эта нравилось!» – писала несчастная. И Джил с содроганием вспоминала последний опыт с собственным мужем. На душе было удивительно гадостно, однако, заприметив автоматы с газетами, Джиллиан трясущейся из-за амфетамина рукой вставила в отверстие мелочь. Она пыталась понять, отчего же её так это задело. Почему? Из-за чего? Это не первый скандал и, если хорошенько подумать, пока даже не крах всей кампании. Однако на сердце было мерзко как никогда. Ведь это же Бен! Её волшебство! Разве человек, которым она восхищалась, которого ставила выше любых известных политиков, кого так отчаянно и безнадёжно любила… Разве он посмел бы так поступить? Разве сумел бы опуститься так низко? Но, взяв в руки «Чикаго трибюн» и опять взглянув на письмо, она медленно прикрыла глаза. Видимо, поступил. Видимо, сделал.

Собрав в кулак истощившиеся моральные силы, Джил свернула газету и быстро зашагала к метро. Сердце колотилось, точно безумное, и грозило выскочить из груди то ли из-за стимуляторов, то ли из-за безумного гнева. Честное слово, Клейн с ней в жизни не рассчитается за такую кампанию. Впрочем, несмотря на свои собственные проблемы, старик вряд ли обрадуется, если Джил оставит Рида на съедение прессе. Он даже мёртвый будет пропихивать в Конгресс свой закон. Да впрочем, она никогда и не собиралась бросать. У неё не получилось забыть Бена за шесть мучительных лет, так неужели один-единственный случай станет той точкой, что перевернёт отношение…

Она резко остановилась, чем вызвала ругань едва не споткнувшегося о неё прохожего, но даже не заметила этого. «Джил О’Конноли нье из тьех, кто мьеняет свои убьеждения. Но, может, совсьем скоро это измьенится…» – прозвучал в голове приторный голос. Застонав, Джиллиан сжала переносицу дрожащими пальцами и рассмеялась.

– Какая ты мразь, Сандерс, – пробормотала она и снова зашагала в сторону станции.

У Джил пока не было идей, как им быть дальше, всё зависело от того, что скажет Бен… Но, набирая номер Энн, она не сомневалась, что и в этот раз справится. Не могла иначе. Не имела права. Но, Бен! Чёрт возьми, Бен!