Бункер "BS-800"/ der Fluch des Reichs.

Чёрный убивал всех, кто попадался ему под руку. Не жалея ни пленных, не сложивших оружие. Если под руку попадались дети и женщины, старики — то он не жалел и их. Единственное, чем отличалось такое убийство от казни, с помощью которой он лишал жизни моджахедов — тем, что убивал мирных он быстро, и те отходили в мир иной без мучений. Тогда он считал, что дети вырастут — и станут такими же моджахедами. Женщины были опасны тем, что могут рожать детей. А старики в свою очередь могут этих детей многому научить. Он уничтожил немало хорошо обученных заграничными инструкторами, и хорошо вооружённых боевиков; начальство, регулярно получавшее донесения из секретного отдела, отозвало его из Афганистана. Курс его боевой подготовки, завершающийся обязательным прохождением службы в «горячей точке» был окончен досрочно. Сколько точно он уничтожил боевиков — не знал никто. Говорили все по-разному: около пятидесяти, или больше сотни, а может двести, или больше человек, не считая убийства мирных.

Аскет поднёс рацию к губам, и осипшим голосом коротко произнёс:

— «138-ой» на связи!

Сквозь шипение радиочастот, раздался знакомый голос:

— Бача, ты далеко собрался? — говорил голос его погибшего много лет назад друга.

— Вниз, бача! — ответил старший лейтенант Родин.

Слова гулко отдавались в просторном помещении, слетали вниз, в шахту. Рация какое-то время шипела, но наконец, голос друга снова пробился в эфир:

— Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют! — смеялась рация, — Может, я с тобой? Как в старые добрые времена, помнишь, а?

Чёрный чуть усмехнулся:

— Помню, бача, я всё помню.

— Ну, так что?

— Где ты, брат?

— Я тут, брат! — ответил голос по рации, и синхронно с ним ответил голос, но уже без шипения — за его спиной.

Павел резко обернулся. Перед ним стоял его друг, с позывным на время боевой подготовки в Афганистане «Булат». Швы ниток, которые он сам накладывал когда-то, пришивая голову, отчётливо были видны. Потрёпанная мабута, перемазанная местами засохшей кровью, обгоревшая частично и слегка закопченная. Он стоял и улыбался, разведя руки в стороны для дружеского объятия. Пальцев на них не было. Аскет не нашёл глазами рации у друга, и не понял, как тот мог говорить с ним.

— Нет у меня рации, она мне не нужна! — сказал тот, и его голос одновременно звучал исходя от самого Сергея, и одновременно издаваемый динамиком станции.

Он читал мысли Павла.

— Ты ли это, друг? — про себя спросил его Чёрный.

— Я! — ответил тот, не шевеля губами, лишь пристально глядя в глаза Родину — тот слышал голос лейтенанта Невстрогова лишь в своей голове.

— Что ты подарил мне на день рождения, в Афгане, быстро! — резко, не думая ни о чём, а лишь формируя свой вопрос сознанием, спросил он.

Друг на долю секунды смутился, улыбка на его устах стала шире, и он пошёл навстречу Аскету, продолжая держать руки распахнутыми для объятий.

— Брось, ты мне не доверяешь? — голосом, в котором послышались нотки обиды, вслух произнёс тот. — Или ты сам не помнишь?

Чёрный понял, что Булат хочет заставить его подумать об этом предмете, но он упорно не думал о нём — потому, что знал, как выставить барьер, делающий твои мысли невидимыми для тех, у кого развит дар телепатии.

— Говори! — крикнул Чёрный, направив ствол «Кедра» на голову Булата.

— Друг, ты разве забыл? Я подарил тебе трофейную шашку!

И в этот момент Бес нажал на курок, и «Кедр» послушно выпустил очередь, направленную в голову существу. Последнее, что он увидел в глазах «друга», за долю секунды до нажатия на курок — была ярость; белки, и зрачки его глаз окрасились в красный цвет, наполнились ярой злобой и бешенством. От выпущенной очереди тело отбросило метров на пятнадцать, голову разнесло, словно переспелый арбуз. Потрескивания, пронзающие воздух невидимыми электрическими разрядами, резко исчезли; запах фосфора так же пропал. Чёрный подошёл к телу, и осветил его фонарём. Охлопал карманы его песочки — они были пусты, он сел рядом с поверженным существом, снял свой рюкзак и достал оттуда зажигалку, бензиновую. На потёртом хроме было выгравировано: «Афган, Родину от друга, на добрую память».

Невстрогов делал эту гравировку у дуканщика, в одном из мирных кишлаков, чтобы сделать подарок своему другу в условный день его рождения. Платил за это трофейными долларами, и торговец, увидев зелёные купюры, не смутившись почерневшими капельками крови на их краях, с загоревшимися глазами принялся за работу. Он очень старался писать по-русски, и с любовью выводил каждую буковку, перенося надпись с бумаги на металл. Приняв деньги, он долго благодарил русского офицера, щедро заплатившего за его работу.

Аскет подтащил тело к краю шахты, и столкнул его вниз. Словно мешок, оно рухнуло в пропасть, ударяясь в полёте о поручни лестницы.

Крап

— Алло, Крап?

Некоторое время в трубке молчали, затем зычный голос лениво протянул:

— Для друзей. С кем говорю?

— У нас общие враги — враг моего врага — мой друг! Я ищу тех — кого ты ищешь! Нам лучше объединить силы — там не всё так гладко!

Отвечать снова не торопились.