Бунт

Он ушел. Опустошенный, отчаявшийся, бессильный. До встречи со Спеле он думал, что он один такой — с Шаром. Казалось, что исключительность положения служила посмертной гарантией на сочувствие и внимание. Ну что же, гарантия осталась — гарантия для подопытной мыши на внимание экспериментаторов. Все же, если таких, как он, много — это хорошо. Тяжелая ноша, разделенная на сто частей, уже не тяжела. Нет, это не утешает. Душевный груз не делится на части. Таких, как он, много… Ободряет это или уничтожает? Если их много, значит они пытаются соединить свои силы. Это ободряет. Если их много, значит каждый уже пытался и обессилел. Это уничтожает надежду.

Сколько их? Десять, сто, тысяча? Поиски точного ответа почему-то казались ему чрезвычайно нужными и важными.

Он получил ответ, когда увидел «библиотеку». Небольшой зал действительно смахивал на помещение библиотечного каталога. Или на музей. Или на колумбарий. В каждом ящике «каталога» тикало сердце. Да, их было много. И все надежно отделены друг от друга металлическими стенками ячеек.

Разумеется, Генри никогда бы не смог проникнуть в «библиотеку», если бы не его побег.

Он решил бежать из клиники. В конце концов даже самые тяжкие увечья не исключают из списков свободных граждан. Только не стоит пытаться рассуждать на эту тему с врачами и администраторами клиники. Проникновенная беседа кончится шприцем с какой-нибудь дрянью.

Побег казался легким делом. Серое, очень длинное, приземистое здание клиники своим крылом выходило в небольшой парк. Парк широкой дугой огораживала высокая решетка, но ворота никогда не закрывались, и никто их не охранял. Беспечность смахивала на западню. Но за решеткой были улица, город, жизнь. Правда, гулял Кейр всегда в другом парке, закрытом со всех сторон бетонными стенами вивария и лабораторного корпуса. Зато три раза в неделю, по вечерам, его приводили на балкон, тот самый, с которого он наблюдал церемонию передачи пепла. Там он ждал вызова в кабинет на очередное прощупывание сердца кимографической аппаратурой. Сложность аппаратов требовала тщательной подготовки, и ждать приходилось пятнадцать-двадцать минут.

В понедельник он будто невзначай сошел с балкона на несколько ступенек вниз по лестнице, ведущей в холл. В среду рискнул достичь середины лестницы и вернулся никем не замеченный. В пятницу спустился в холл и пересек его туда и обратно. Никто не остановил его, неярко освещенный холл оставался безлюдным. В следующий понедельник Генри толкнул наружную дверь холла, страшась обнаружить скрытые запоры. Дверь легко поддалась и открылась настежь, словно приглашая в парк.

Еще через день Генри спустился по лестнице и вышел в парк. Это заняло всего сто двадцать секунд, их можно было сосчитать по биениям сердца. Пока его хватятся, пройдет еще восемьсот секунд. Он подошел к воротам, протянул вперед руку с растопыренными пальцами, будто нащупывая уже почти осязаемую свободу, и… рухнул на сизый асфальт дорожки.

Очнулся Кейр в «библиотеке». Кожаная кушетка, на которую его положили, была совсем низкая, так что лежал он почти на полу и стены комнаты нависали над ним. От пола до потолка, всплошную, кроме узкой двери, по стенам этажами поднимались небольшие ящики, помеченные красными цифрами и буквами на черных дверцах. В каждом ящике приглушенно тикало, и эти звуки наполняли комнату до краев.

Возле кушетки стоял все тот же, как его прозвал Кейр, Великий Утешитель. Речь у него была приготовлена заранее.

— Прискорбный случай, мистер Кейр! Мы все сожалеем о случившемся. Печальное недоразумение! Тот, на кого была возложена обязанность предупредить вас, допустил непростительное легкомыслие и примерно наказан. Теперь мне поручили все объяснить. Дело в том, что ваш кардиостимулятор не является… как бы это пояснить… автономной системой. Ритм работы вашего сердца зависит от импульсов кардиостимулятора, а его работа, в свою очередь, зависит от сигналов, посылаемых отсюда, с центрального пункта. Скажем проще: когда перестает тикать тут, — кивок в сторону ящиков, перестает тикать здесь, — Великий Утешитель постучал пальцем в грудь. — К сожалению, у наших пациентов наблюдаются психические срывы, приступы меланхолии, заставляющие их куда-то бежать и скрываться. Столь неразумный уход из-под врачебного контроля чреват неприятностями для уважаемого пациента. Только для его блага мы вынуждены прибегать к острым мерам. Небольшие, строго контролируемые перебои в сигналах здесь — и легкий обморок там, у пациента. Одним словом, пытаться бежать бессмысленно…

Слова журчали, свинцовые и невесомые. Как всегда, полуправда-полуложь. Все извинения и благо пациента — ложь. То, что он навеки привязан к одному из этих тикающих механизмов, — правда.

Кейр не успел даже поинтересоваться, в какой именно ячейке заключено его «сердце». Дюжие санитары вытащили Генри вместе с кушеткой в коридор.

…Облака взметнулись с горизонта, касаясь белыми перьями ореола вокруг солнца. Небо и льды соединились в одну кричащую голубизну.