Бунт на «Баунти»

– Но она чрезвычайно важна, мой дорогой! – прервал меня сэр Джозеф. – В этом вы можете быть уверены. Я принес вам рукопись потому, что работа должна быть завершена. В ней весьма заинтересовано Королевское общество. Мне предложили написать к ней вступительную статью, в которой рассматривались бы общие сведения о таитянском языке и его отличия от европейских языков. Но это мне не под силу. В плавании с капитаном Куком я научился немного разговаривать по-таитянски, да теперь почти все забыл. Такую статью можете написать лишь вы.

– Я с радостью попробую, если только у меня хватит времени…

– За месяц справитесь?

– Думаю, да.

– В таком случае месяц у вас будет. Я имею достаточное влияние в Адмиралтействе, чтобы обещать вам это.

– Я буду стараться изо всех сил, сэр.

– Быть может, вы предпочитаете не говорить о… о событиях прошлой недели? – помолчав, спросил он.

– Ничего не имею против, сэр. Если вы хотите мне что-нибудь сказать…

– Только одно, Байэм. Не стану говорить о своих чувствах. В истории британского королевского флота еще не было столь трагической судебной ошибки. Я знаю, какою горечью вы переполнены. Вы понимаете, почему вам вынесли обвинительный приговор?

– Думаю, да, сэр.

– Другого выхода не было, Байэм, просто не было. Никакие смягчающие обстоятельства – ни то, что вас не видели вооруженным, ни ваш добрый нрав, – ничто не смогло перевесить утверждение капитана Блая, что вы готовили бунт вместе с Кристианом. Доказать что это не так, мог бы только ваш друг Тинклер. Но без его показаний…

– Я понимаю вас, сэр. Давайте больше не будем об этом. Еще более трагичной мне кажется судебная ошибка по отношению к Маспратту. Во всем флоте нет более дисциплинированного матроса, чем он. А его собираются повесить, руководствуясь показаниями лишь одного человека – Хейворда. Маспратт ведь взял мушкет в руки, только чтобы попытаться помочь Фрайеру отбить корабль.

– Согласен с вами и даже добавлю, что у Маспратта еще есть надежда. Прошу вас, ничего не говорите бедняге, но, по некоторым сведениям, его еще могут оправдать.

Такого прекрасного сентября я больше не припомню. В воздухе стоял легкий прозрачный туман, который рассеивал солнечный свет, казалось, что повсюду висит золотистая пыль.

Я работал упорно, изо дня в день, и к середине октября словарь и грамматика были окончательно готовы. Времени у меня оставалось в обрез, и я сразу принялся за вступительную статью.

25 октября, когда я уже в который раз редактировал вступительную статью, в дверь ко мне постучали. Визиты такого рода всякий раз бросали меня в холодный пот, но на этот раз я услышал знакомый голос:

– Вы здесь, Байэм?

Я открыл дверь и увидел доктора Гамильтона.

Мы не виделись с ним со дня окончания судебного процесса. Он сказал, что его назначили на другой корабль, который вскоре уходит в море, и что он забежал попрощаться со мной.

Мало-помалу мы принялись вспоминать «Пандору», кораблекрушение и этих двух бессердечных чудовищ – Эдвардса и Паркина. Теперь доктору Гамильтону не нужно было скрывать своих чувств по отношению к этим людям. Он на все корки честил Паркина, однако к капитану Эдвардсу относился несколько мягче.

– Я понимаю ваши чувства, Байэм, – проговорил он, – однако в действительности Эдвардс не такой зверь. Он командир корабля, и ему приходилось выполнять свои обязанности.

– Боюсь, сэр, – отозвался я, – что мне никогда не удастся изменить о нем свое мнение. Он причинил мне слишком много страданий.

– Это понятно, Байэм, вполне понятно. Ведь вы…

Доктор не успел закончить фразу – дверь отворилась, и вошел сэр Джозеф. Он запыхался, словно после быстрого бега, и с трудом сдерживал волнение.

– Байэм, мальчик мой!

Голос его прервался. Я похолодел. Доктор Гамильтон стоял и переводил взгляд с сэра Джозефа на меня.

– Нет… Постой… Это не то, что ты думаешь… Погоди минутку…

Он быстро подошел и взял меня за плечи:

– Байэм… Тинклер жив! Его нашли… Он сейчас в Лондоне!

– Садитесь, молодой человек, – приказал доктор Гамильтон. Повторять мне было не надо: я почувствовал такую слабость в ногах, словно месяц лежал в постели. Врач достал из кармана небольшую серебряную флягу, отвинтил крышку и протянул мне. Сэр Джозеф уселся за мой стол и принялся утирать лоб большим шелковым платком.

– Может, пропишите и мне это лекарство? – спросил он у Гамильтона.

– Простите, сэр, – проговорил я, протягивая ему флягу.

– Ради Бога, Байэм, не надо извиняться! – возразил он. – Сейчас не время демонстрировать манеры!

Он глотнул и протянул флягу врачу.