Бунт в «Зеленой Речке»

Если не считать подружек, ничьи глаза настолько не приближались к глазам Клейна. Неизменная непроницаемость, наводившая доктора на размышления о ширине и глубине воображения Эбботта, обычно соседствовала с пустотой и невыразительностью. Но сейчас, в свете фонаря, в глазах гиганта светился невероятной силы ум, неизмеримая внутренняя мощь, не знающая страха и сомнений, попирающая грани добра и зла. Дрожь охватила все тело Клейна. Он хотел сглотнуть, но во рту внезапно пересохло.

Эбботт стал Словом.

И Клейн смотрел в глаза Бога.

Дорелигиозное божество, правитель огромной вселенной, включающей в себя клетки и молекулы, инстинкты и импульсы мозга этого человека и его громоздкого тела, закрыл пропасть, разделявшую человека и Бога. И Эбботт стал Словом.

— Слушай меня, — сказало Слово. — Ты поползешь по этому тоннелю. Цементный порошок будешь использовать, чтобы было легче удерживаться. Ты проползешь по этому тоннелю. Затем ты сделаешь то, ради чего пришел сюда. А я сделаю то, ради чего сюда пришел я. Ты меня слышишь?

Клейн не мог говорить, потому просто кивнул. Эбботт отпустил его и повернулся к Галиндесу. Тот заглянул в отверстие.

— Я поменьше, — сказал он, — поэтому полезу первым.

Звуки сзади становились все громче; в темноте замерцал первый луч фонаря. Галиндес вскарабкался в устье тоннеля, толкнул впереди себя половинку цементного мешка и пополз вслед за ней. Клейн повернулся к Эбботту, внезапно ощутив, что его сердце сжимается, как в тисках.

— Но это значит, ты не выберешься… — сказал он.

— Их много, а я один. Но Река принадлежит мне.

— Мне будет тебя не хватать, черт возьми, — признался Клейн.

— Клейн… — сказал Эбботт.

Впервые Генри не назвал Рея „доктор“.

— Ни один человек не любил меня так, как ты, — продолжил гигант.

Клейн хотел бы отвести взгляд, но пронзительные глаза Эбботта удерживали его.

— Ни у одного человека никогда не было лучшего друга. Ты пришел ко мне, когда мне было плохо, и остался со мной. Ты вылечил меня.

Пальцы Эбботта стиснули руку Клейна. Доктор не мог говорить. Он тоже сжал руку гиганта, не желая отпускать его.

— Помни об этом всегда, — попросил Эбботт.

У Клейна перехватило горло.

— Всегда, — повторил он.

Эбботт улыбнулся: это Клейн тоже видел впервые. Никогда раньше на этом каменном лице не мелькало и тени улыбки. Сердце доктора, казалось, готово было разорваться. Эбботт кивнул, будто понимая чувства Клейна.

— А теперь ступай, — приказал великан.

Из тоннеля донеслись торжествующие вопли, и на лице Эбботта заплясал луч фонаря. Послышался короткий негромкий свист, завершившийся тупым стуком, и веки Генри дрогнули: опустив глаза, Клейн увидел подрагивающую рукоятку заточки, торчавшей из-под левого плеча Эбботта. Эбботт взглянул туда же и, выдернув „перо“ из раны, бросил его в воду. Затем, вытащив из-за пояса кувалду, он вышел на середину тоннеля. Остановившись, он на мгновение обернулся, и Клейн в последний раз заглянул в глаза Бога. Эбботт кивнул доктору, и тот, кивнув в ответ, заткнул за пояс фонарь и полез в устье тоннеля.

Преодолевая первый метр норы, Клейн почему-то задавался вопросом: стань он когда-нибудь Богом, смог бы он воспроизвести раскатывающийся эхом гулкий голос Эбботта?.. Тоннель под его ногами взорвался неразборчивыми криками и шумом. Братки по крови пришли вернуть свой должок. Клейн с трудом удержался, чтобы не съехать вниз, уговаривая себя ползти дальше, в больницу, к Девлин, к Лягушатнику…

Гранитные стены вокруг доктора дрогнули от громового рыка:

— ОДИН!

Это слово сопровождалось звуком падения и криком боли. Клейн невольно поежился и, толкая перед собой разорванный мешок с цементом, пополз дальше. Галиндес оставил за собой полосу зернистой грязи, рассыпая цементный порошок по покрытым полужидкой дрянью кирпичам. Рей завозился, пытаясь найти наиболее удобный способ передвижения. Наклон тоннеля был слишком крут, а сам доктор — слишком тяжел для того, чтобы обходиться с помощью собственных ладоней и коленей. Он весил на добрых двадцать кило больше Галиндеса, и тот теперь опережал доктора метров на пятнадцать. Длинный фонарь давил на пах и ребра Рея. Клейн, извиваясь, перевернулся на спину и, упираясь подошвами, хотел было двинуться вверх на собственной заднице, но подошвы скользнули, и он остался на месте. Глянув в тоннель поверх своих ступней, доктор обнаружил, что продвинулся едва ли на два метра, и обматерил каменщиков, которые слишком старательно выполнили свою работу.

— ДВА! — взревел Эбботт.

По ушам Клейна резанул очередной вопль. Эта цементная дрянь совершенно не помогала. Клейн немного задрал ноги и, упершись подошвами кроссовок и ладонями повыше, там, где стены были свободны от липкой слизи, выпрямил ноги.

На этот раз удалось продвинуться сантиметров на пятнадцать. Еще раз: еще пятнадцать сантиметров. Он отталкивался и скользил, отталкивался и скользил…

— ТРИ!