Бунт в «Зеленой Речке»

Клейн присел на краешек койки. Две недели назад Уилсон чуть не погиб в карцере. Кто-то при невыясненных обстоятельствах нанес ему слева сзади, в область девятого и десятого ребер, сильный удар, разорвавший боксеру селезенку. Открылось внутреннее кровотечение, и в брюшную полость ушло примерно два литра крови; все это время Уилсон лежал на полу камеры и звал на помощь. В ту ночь дежурил капитан Клетус, который, несмотря на свою заслуженную репутацию профессиональной скотины, все же мог отличить умирающего от симулянта и вызвал к Уилсону Клейна. Клейн, не обнаружив у раненого абсолютно никакого кровяного давления и насчитав пульс свыше шестидесяти ударов в минуту, загнал в подключичную вену Уилсона иглу капельницы и перекачал в него два полных мешочка физраствора, чтобы тот дотянул до приезда „скорой помощи“. Через три дня, получив двенадцать единиц новой крови и вследствие экстренной операции лишившись селезенки, Уилсон был переведен из городской больницы обратно в „Зеленую Речку“.

Сейчас боксер лежал перед Клейном, задрав до подбородка свою футболку. Свежий шрам тянулся через весь его живот почти до самой лобковой кости; мускулы брюшного пресса держались только на нейлоновой лигатуре второго номера. Наружная рана подживала успешно. Клейн провел рукой по животу Уилсона:

— Выглядит неплохо.

— Ничего себе неплохо! — сказал Уилсон. — Это самый большой шрам из всех, что я видел, а уж можете мне поверить, я их повидал достаточно.

— Хирургам надо было развернуться, да и времени у них не было думать о том, как этот вид подействует на дамочек, которые будут тебе сосать.

— Вот уж это меня беспокоит меньше всего, — ответил Уилсон. — И не будет беспокоить еще долго.

— Да уж, — согласился Клейн, чувствуя, что его сердце сжалось: Уилсон отбывал срок от девяносто девяти лет до пожизненного за убийство, которое даже Клетус не склонен ему приписывать.

В свое время Уилсон был первым претендентом на звание чемпиона мира в среднем весе и умудрился поцапаться с какой-то спортивной шишкой, связанной с мафией. Вскоре после этого он проснулся в номере мотеля в Далласе и обнаружил себя в обществе шести вооруженных до зубов полицейских, озабоченных судьбой еще одного негра, достукавшегося до электрического стула. А в смежной комнате того же номера лежала задушенная потаскуха с трусами от „Версачи“ с вышитой на них монограммой Уилсона во рту. В крови боксера не обнаружилось никаких следов алкоголя или наркотиков, и было доказано, что с мертвой женщиной он никогда ранее не встречался. Против него свидетельствовали только трусы с парой приставших к ним волос с его лобка. Невероятно, чтобы отличавшийся хладнокровием и рассудительностью Уилсон придушил незнакомую женщину, а потом завалился вздремнуть в соседней комнате. Но дело происходило в Техасе, Уилсон был чернокожим, носившим к тому же дорогое импортное белье, а погибшая женщина была белой. Многие голливудские артисты и поп-звезды организовали целую кампанию по освобождению Уилсона, и тот стал CAUSE CELEBRE[5], но как только интерес публики к этому делу поугас, знаменитости тоже быстро утратили интерес к судьбе бывшего боксера. Когда наконец два года спустя состоялся суд, никто, особенно в Голливуде, уже не вспомнил, кто такой Уилсон, и судья отверг его апелляцию. Теперь Уилсон мог подать ходатайство о помиловании не раньше, чем через двадцать четыре года.

Уилсон достал из-под подушки пачку „Кэмел“ с фильтром и, выбив сигарету, предложил ее Клейну. Тот вздохнул и отрицательно покачал головой. Уилсон засунул сигарету в рот.

— Я слыхал, что там говорил Коули. Вы, значит, освобождаетесь?

Клейн кивнул. Уилсон улыбнулся и протянул ему руку.

— Отлично, старина. А на Коули не серчайте — он просто очень привязан к вам.

— Ты не мог оказать мне небольшую услугу? — спросил Клейн.

— Спрашивайте.

— Перед выходом я хотел бы попрощаться с Клодом Туссеном.

Уилсон кивнул:

— Конечно, за чем дело стало.

— Не думаю, что Стоукли Джонсон разрешит нам повидаться без твоего разрешения.

— Дайте мне листок бумаги, — попросил Уилсон.

Клейн вытащил из кармана рубашки влажный блокнот и шариковую ручку и передал Уилсону. Тот что-то быстро черкнул в блокноте, вырвал листок и, сложив, протянул доктору.

— Признателен, — произнес Клейн.

— Вам нравится Клод, — заключил Уилсон.

— Когда я только сел, — пояснил Клейн, — Клод поддержал меня, представил Эгри, даже приглашал в их камеру на утренний кофе и коктейли.

— Да, когда строил из себя дамочку, ему нравилось изображать гостеприимную хозяйку, — согласился Уилсон.

— Ты это вменяешь ему в вину? — спросил Клейн.

— Кое-кто ставит, но только не я. Человек может бороться за жизнь так, как считает нужным; Клод совершил хорошую сделку, переселившись тогда в блок „D“. Интересно, почему он вернулся?

— В блоке „D“ говорят, что у него не было выбора и что Хоббс перевел его туда по вашей просьбе.

— Ерунда, — выразился Уилсон. — Нам Клод сказал, что попросил об этом сам, поскольку ему надоело быть подстилкой Эгри.