Бунт женщины

В погожие дни он сидел на чурбаке. Подсучит штанины, выставит взбухшие фиолетовые ноги и жарит их на солнце. Всякому, кто заходил во двор, Лука жаловался:

— Исходились, изработались ноженьки мои. Вот, смотри: надавил — ямины остались. Как из воска ноги у меня. Врачи так и определяют: восковидность. Есть травка такая — медвежье ухо. Пью еённый отвар. А то бы совсем обезножил.

В ненастье старик сидел в прихожей, резал табак, катал сковородкой дробь, а чаще молол пшеницу на ручной мельнице.

Нюра целыми днями пропадала на работе. Она была членом кустарной артели: рубила срубы, ладила сани-розвальни, кошевки, плела коробы. Говорила она басом, как мужчина, курила.

Большая часть забот по дому и хозяйству лежала на плечах Павлуши. Он и еду готовил, и огород полол, и сети ставил, и масло пахтал, и на районном базаре рыбу и яйца продавал.

Лука говорил о внуке:

— Павлушка у нас будто вихрь: вскипел в одном месте, а ты уже в другое гляди, он уж там крутится. В нашу породу пошел, в Лесогоровых! У нас в руках дело огнем горит!

Симпатяге нравились все трое: и Лука, и Нюра, и особенно Павлуша. Старику и женщине он позволял гладить себя, а от мальчика даже пищу принимал, несмотря на то, что это почему-то сердило Константина. Чтобы хозяин не видел, что Павлуша кормит его, Симпатяга убегал за сарай, туда, где рос дупластый вяз. Мальчик приходил следом, с глиняной чашкой, наполненной ухой или щами.

Пока Симпатяга ел, навастривая уши: «Не идет ли Константин?» — паренек сидел перед ним, заглядывал в глаза, восторженно тер ладошкой по голове — кудрявил свои сивые вихры. Когда пес заканчивал тайную трапезу, Павлуша бросался к нему, норовил свалить. Симпатяга вырывался, вставал на дыбы и, облапив Павлушу, легонько прихватывал зубами его ухо. Тот заливисто смеялся, поддевал Симпатягу за ногу, но побороть не мог. И тогда пес нарочно валился в траву под торжествующие возгласы Павлуши.

Когда жили в деревне, Константин меньше обращал внимания на Симпатягу, чем в городе, и почти все дневное время проводил на берегу: стоял неподалеку от воды и забрасывал длинную лесу в речку там, где она перекатывалась по гальке. Если Симпатяга спокойно лежал на песке, следя за тем, как Константин выбрасывает из воды бешено трепещущих рыбок с кремовыми хвостами и стеклянно-зеленой чешуей, то хозяин не замечал его; но стоило направиться к перекату, чтобы полакать воды, как он замахивался удилищем:

— Куда?! Назад! Пшел!

Симпатяга, виновато понурив голову, убегал далеко вверх по реке и там утолял жажду.

Однажды Константин пошел в горы, долго лазил по ним и сел отдохнуть. Симпатяга, поотставший от него, стал спускаться вниз. Когда до хозяина было совсем близко, пес решил незаметно подползти к нему. В таких случаях, если это удавалось Симпатяге, Константин радовался:

— Молодчина, овчаренок мой, обхитрил! — и награждал чем-нибудь вкусным.

Отвалив на губу язык, пес бесшумно подкрадывался. Вот уже просвечивает сквозь куст голубая рубашка Константина. Вдруг около рубашки качнулось что-то черное. Симпатяга тревожно раздвинул мордой ветки. Черное покачивалось взад-вперед. Оно было гибкое, изогнутое, как шея у гуся, изо рта выскакивало что-то тонкое, раздвоенное, вьющееся. Незнакомое существо напряглось, потянуло свою голову с глазом, похожим на черную икринку, к локтю Константина и зашипело. Хозяин обернулся и замер. По его испуганному лицу Симпатяга понял все, прыгнул, разодрав куст, и схватил черное зубами как раз возле головы, на изгибе.

Вскоре черное перестало скатывать кольцами свое длинное тело. Константин поднял его палкой и брезгливо отбросил в сторону.

— У, змеища проклятая!

Потом он долго гладил пса по морде и ушам, приговаривал:

— Милый спаситель мой! Прекрасный овчаренок мой!

Этим же летом, после того, как вернулись из деревни, к хозяину стала заходить Клара. Едва появившись в комнате, она сердито взглядывала на Симпатягу и говорила, отставляя мизинцы:

— Костечка, убери куда-нибудь овчарку. Собачатиной разит, да и боюсь я ее. Вон у нее какие зверские глазищи.

— Что ты, Кларушка, Симпатяга — чистюля! К тому же умный, не тронет. И глаза у него предобрые.

— Убери, говорю, овчарку, а то уйду! — Голос Клары, вначале ласковый, вкрадчивый, делался твердым, злым.

Хозяин рывком распахивал дверь.

— Симпатяга, в коридор!

Осенью, когда уже облетели деревья, Константин с чужими людьми начал таскать в квартиру какие-то вещи. Один из них, внося узел, уронил круглую подушечку, на которой был вышит павлин. Она пахла Кларой. Хотя Симпатяга не любил Клару, он поднял подушечку и понес на диван. В это время женщина вплыла в комнату, злобно взвизгнула и, схватив швабру, ударила ею по ноге Симпатяги.

Пес долго не вставал на ногу; Константин привязывал к ней плоские дощечки и обматывал бинтом.

Пока Симпатяга болел, он находился в коридоре, а затем хозяин сделал в углу балкона навес и перевел пса туда.

С тех пор Симпатяга часто сидел голодный и наедался лишь вечером: утром Константин успевал вывести его погулять и торопливо бежал к автобусной остановке.