Бунт женщины

— Василий Иванович, — тихо сказала она, — очень стыдно, что я приходила к вам. Не нужно было. Сама взрослый человек. Мурашов? Да здесь есть люди, которые поддержат, не дадут в обиду, только обратись к ним.

— Не беда, что приходила. Быстрей приструним Мурашова.

Дударев умолк и мгновенно поймал себя на том, что не знает, о чем говорить дальше. Собственное безмолвие довело бы его до отчаяния, если бы спасительно не бросилась в глаза тетрадь с лекциями по агротехнике.

— Можно взять? Завтра возвращу.

— Возьмите. Вы, наверно, очень строгий критик?

— Ужасно строгий, — Дударев встал и направился к вешалке.

Валентина облокотилась о спинку кровати, вздохнула.

— Только что пришли и уходите. Грустно одной вечером. Тишина, тишина. Сидишь и кажется, что кругом огромные пространства и только ты среди них, только ты. Посмотришь в окно: степь, сугробы, небо…

— Это поначалу так. Вот обживетесь, заведете друзей, легко будет. Ну, до встречи.

Дударев нагнулся, чтобы не задеть головой о притолоку, нырнул в холодную тьму сеней.

Снег валил настолько густо, что ближние дома с плетнями, стогами сена, скворечниками еле прощупывались взглядом. Спускаясь по ступенькам крыльца, Дударев думал, что напрасно быстро ушел, пусть бы молчал, не зная, что говорить, но зато мог бы смотреть на Валентину.

Тропинку затянуло зыбким, хрустящим снегом. Была тропинка — нужно топтать другую.

Дударев оглянулся. Из окна дома, где осталась Валентина, клубился в ночь оранжевый свет. Вдруг захотелось что-то вспомнить. Это было недавно. Было радостное, как первые подснежники в полях, в которых начали оплывать и решетиться сугробы.

Оседала под ногами пороша, продолговатыми прорубями оставались позади следы, а Дударев все никак не мог припомнить того, что недавно случилось. И когда уже начал сердиться на свою забывчивость, как бы заново услыхал восхищенный шепот Баландина:

— Всю жизнь под маминой опекой жила, а вот вырвалась и неплохо держится. Займусь я Мурашовым. Беречь ее надо. Не иначе.

Так вот оно что! Костя оттаивает! Первая промоина во льду!..

Рука потянулась к шапке. Сорвать ее, бросить в снег и крикнуть что-нибудь радостное… Но сдержался! Мальчишество! Набил табаком трубку. Закурил.

Деревня куталась в голубое и мягкое. Позвякивала где-то колодезная цепь. А из степи дул ветер, и там, где он припадал к земле, вскипали винтом снежинки.

ПОДНОГОТНАЯ

Дверь цеха, громоздкая, красная, обитая узкими досками, какими обшивают товарные вагоны, грузно всколыхнулась и нехотя отползла в сторону. Едва я перешагнул мазутно-черный порог, меня окатило гулом моторов, треском электросварки и звоном кранового колокола.

Сквозь окна в цех просачивалось солнце. Под крышей с балки на балку перелетали сизари. В воздухе держался вязкий запах масла и эмульсии. В гуле моторов, в треске электросварки, в звоне колокола была будоражащая бодрость. Она мгновенно разогнала мою усталость.

Возле инструментальной меня окликнул мужчина в кожаной шапке.

— Товарищ, вам кого?

— Начальника цеха. Свиридова.

— Я Свиридов.

Я объяснил цель своего прихода.

— Кого же вам дать в герои? — задумался Свиридов. — Рационализаторов в цехе довольно много. Можете взять Лихоступа. Интересный парень. Музыкой увлекается. К сожалению, он сегодня отдыхает. Можете взять Сурина или вон того, кудрявого. Браилов Федор Леонтьевич. Редкий токарь. Подсунь ему чертеж черта — выточит.

Свиридов подвел меня к станку. Широкую спину токаря Браилова плотно облегал комбинезон. Начальник цеха слегка откинул голову, застыл в позе человека, любующегося чем-то на редкость красивым. Сначала я не понял этого любования и даже, грешным делом, подумал, что Свиридов играет, чтобы придать лестную значительность своему подчиненному. Но когда я увидел, с каким изяществом Браилов опускал пальцы на контактор, будто инкрустированный красными и черными кнопками, поворачивал головку с резцами и направлял воздух, с шелестом вырывающийся из шланга, на завитки сине-золотой стружки, то сам застыл восхищенный.

Близилась к концу смена. Браилов снял зеркально-слепящую деталь, начал протирать станок тщательно, неторопливо. В этом, казалось бы, скучном занятии он, видимо, находил особую прелесть. И хотя я не знал еще Браилова, но проникся невольным уважением к нему и за то, что заметил в нем, и за то, что смутно угадывалось и заставляло ждать от беседы чего-то глубоко интересного.

Вскоре мы вместе с Браиловым вышли из цеха.

— Где бы поговорить? В красном уголке, что ли? — спросил я.

— Идемте ко мне. Потолкуем основательно, — ответил Браилов, натягивая на лоб кепку-восьмиклинку. — Изучил — вам, корреспондентам, все вынь да положь: как раньше работал, что нового внес в технологию, какие используешь резцы, на скольких оборотах работаешь.