Бунтующая Анжелика

— Правду. Что вы отправитесь к нему, покорившись его приказу. Что вы сделаете это не из сожаления о том, что было, не под тяжестью угрызений совести, а потому, что вокруг вас ни за что мучают его вернейших подданных. Что вы возвратитесь в Версаль только после того, как выведут из провинции драгун господина де Марильяка и солдат министра Лувуа. Тогда вы засвидетельствуете ему свою покорность, притом нижайшую и в выражениях, желаемых Его Величеством, поскольку признаете его справедливость, доброту и терпение…

Она принялась лихорадочно писать, воспламеняясь духом страстного обличения бесчинств, творимых в ее родном Пуату. Она перечислила все унизительные и жестокие меры, примененные к ней самой. Рассказала, как пьяный солдафон издевался над ее близкими. Красочно описала манеры Монтадура, а также действия господ Марильяка, Солиньяка и Лувуа. Перечислила, где и что делают королевские войска, упомянула о ширящемся неотвратимом восстании крестьян, попросила о милости к ним, и пока она писала, лицо молодого короля стояло перед ее глазами. Король виделся ей внимательным и серьезным в ночной тиши его рабочего кабинета.

— Он не мог желать этого, — сказала она Молину.

— Не обольщайтесь — мог, но только не отдавая себе в том отчета. Обращение протестантов — его заветная цель, она кажется ему искуплением его собственных грехов. Чтобы не знать, какими средствами достигается эта цель, он закрывает глаза и уши. Вы постараетесь побудить его к прозрению…

Закончив писать, Анжелика почувствовала себя разбитой. Молин запечатал письмо. Она вышла проводить старика. Ей было не по себе, что-то подозрительное чудилось в молчании полей. Временами ветер доносил запах дыма.

— Вот опять где-то горят хлеба, — вздохнул Молин, усаживаясь на лошадь. — Монтадур со своими людьми отступает к Сгондиньи, сжигая все на своем пути. Пока ему мешает Ланселот де Ламориньер, но его отряды могут не выдержать… А Патриарху пришлось отойти к Гатину, чтобы встретить там войска Лувуа.

— Вы надеетесь благополучно проехать?

— Я захватил оружие, — он показал на рукоять пистолета, скрытую плащом.

И Молин пустился в дорогу. Старый слуга верхом на муле сопровождал его.

Перед замком Флоримон прыгал на одной ноге, толкая перед собой круглый камешек. Он подбежал к Анжелике сияющий от радостного возбуждения:

— Матушка, теперь надо уезжать!

— Почему? Куда?

— Далеко, очень далеко, — он показал куда-то за горизонт, — в другую страну. Здесь нельзя оставаться. Солдаты могут вернуться, а обороняться нам нечем. Я осмотрел старые кулеврины на укреплениях. Это игрушки, к тому же ржавые. Они ни на что не годны. Я хотел привести их в порядок, но чуть не взлетел на воздух вместе с ними… Ну вот, видите, надо уезжать…

— Ты сошел с ума. Откуда у тебя подобные мысли?

— Но.., я смотрю вокруг, — объяснил подросток, пожав плечами. — Идет война, и она только начинается, как мне кажется.

— Ты что, боишься войны?

Он покраснел, и в его черных глазах она прочла презрительное удивление.

— Я не боюсь сражаться, если вы это хотите спросить. Но вот что: я не понимаю — с кем. С протестантами, которые не желают подчиниться королю и обратиться в католичество? Или против солдат короля, которые оскорбляют вас в вашем же доме? Не знаю… Это скверная война. Вот почему я хочу уехать.

Впервые он заговорил серьезно. До сих пор он казался ей таким беспечным!

— Не забивай этим голову, Флоримон, — сказала она. — Думаю, все уладится. Послушай, а ты бы не хотел.., вернуться в Париж?

— Честное слово, нет! — выпалил он неожиданно. — Слишком многие мне там льстили и ненавидели меня, потому что король любил вас. С меня хватит! Но отсюда я бы предпочел уехать. Мне скучно здесь. И все не нравится. Я люблю только Шарля-Анри…

«А меня?» — чуть не вскрикнула она. Сердце ее сжалось.

Теперь он ей мстил за то, что она его только что оскорбила. И еще, безотчетно, — за то, что увлекала его на путь без выхода.

«Один Бог знает, сколько я жертвовала и боролась рада сыновей! И вот снова приношу себя в жертву».

Не сказав ни слова, она пошла к крыльцу. Послание королю сделало ее раздражительной. Она не нашла в себе мужества, чтобы говорить мягче и вселить больше уверенности в душу сына. «Удивительно, как дети ускользают у нас сквозь пальцы, — думала она. — Кажется, что знаешь их насквозь, заслужила их дружбу, и вот.., достаточно отлучиться…»

До отплытия Анжелики на Крит он бы так не ответил, не усомнился бы в ней. Но теперь он достиг возраста, когда начинают интересоваться собственным будущим. Если то, что она узнала про ислам, так изменило ее, почему же не мог подействовать на мальчика год, проведенный в иезуитском коллеже? У души свои дороги и перепутья, ее не воротишь назад.

Она услышала за спиной быстрые шаги Флоримона. Он положил ей руку на локоть и настойчиво повторил:

— Матушка, нужно уезжать!

— Но куда ты, мой милый, хочешь уехать?

— Есть много мест, куда можно отправиться. Мы все обсудили с Нафанаилом. Я возьму с собой Шарля-Анри.

— Нафанаил де Рамбур?

— Да, это мой друг. Когда я раньше бывал в Плесси, мы все время проводили вместе.