Бунтующая Анжелика

— Солдаты у меня во дворе! Что тут делается? — буркнул мэтр Габриэль. Сохраняя спокойный вид, он сошел с двуколки. — Идите за мной вместе с дочкой. Оставаться вам незачем, — распорядился он, видя, что Анжелика медлит. У нее было достаточно оснований не показываться среди жандармов. Но обращать на себя внимание не годилось, и она вынуждена была последовать за своим новым хозяином. Стрелки скрестили перед ними алебарды:

— Никаких соседей. Приказано не допускать сборищ.

— Я не сосед, я хозяин этого дома.

— Ладно. Тогда можно.

Пройдя двор, мэтр Габриэль поднялся на приступку и вошел в помещение с низким потолком, полутемное, обвешанное коврами и портретами. На столике горел шестисвечный подсвечник. По каменной лестнице, перепрыгивая в спешке через ступеньки, сбежал подросток.

— Скорее, отец. Паписты хотят утащить дядю в церковь.

— Ему же восемьдесят лет, и он не ходит. Верно, они просто шутят, — успокаивающе отвечал мэтр Габриэль.

Наверху к лестнице подошел человек в изысканно нарядном одеянии светло-коричневого бархата с манжетами и галстуком, указывавшем, так же, как тщательно причесанный парик, на высокое звание. Он с нарочитой небрежностью переступал на высоких каблуках.

— Любезный Берн, я очень рад, что вы приехали. Я в отчаянии, что мне пришлось силой открыть двери вашего дома в ваше отсутствие, но случай уж слишком исключительный…

— Господин начальник полиции, ваш визит делает мне честь, — сказал купец, низко кланяясь, — но могу я попросить у вас объяснения?

— Вы знаете, что новые декреты, от соблюдения которых мы не смеем уклоняться, настоятельно требуют, чтобы всякого умирающего, принадлежащего к так называемой реформатской религии, посетил католический священник, дабы он успел, поелику возможно, оставить этот мир, освободившись от ереси, которая лишила бы его вечного спасения. Узнав, что ваш дядя, господин Лазарь Берн, находится при смерти, один ревностный капуцин, отец Жермен, счел своим долгом отправиться за кюре ближайшего прихода и привести его сюда в сопровождении судебного пристава, соблюдая полагающиеся формы. Женщины вашего дома встретили этих господ так неприветливо — ах, бедный друг мой, что уж говорить о женщинах, — что им не удалось сразу приступить к исполнению своей миссии, и потому они, зная мое дружеское расположение к вам, просили меня успокоить этих дам, что мне удалось, к счастью, и ваш бедный дядя перед смертью…

— Он скончался?

— Ему остается несколько минут, не больше. Я хочу сказать, что перед приближением вечности на вашего дядю снизошла благодать и он попросил причастить его.

В это мгновение раздался истерически-пронзительный крик девочки:

— Этого не будет! Не бывать этому в доме наших предков!

Начальник полиции схватил метнувшуюся в сторону тщедушную фигурку и зажал девочке рот рукой, унизанной перстнями.

— Это ваша дочь, мэтр Берн? — спросил он холодным тоном и вдруг взревел:

— Она меня укусила, эта девчонка!

Из глубины дома доносились крики и шум.

— Вон! Вон! Убирайтесь отсюда прочь!

Маленькая старушка показалась в коридоре, чем-то швыряясь. Анжелика разглядела, что это были луковицы. Они, видно, оказались под рукой у старой гугенотки, похожей сейчас на ведьму. Внизу слуги топали тяжелыми башмаками по плитам прихожей.

Мэтр Габриэль один оставался бесстрастен. Он велел дочери замолчать.

В это время стоявший у окна начальник полиции сделал знак, и двое жандармов из стоявших во дворе поднялись к нему. Их присутствие прекратило шум среди домочадцев, собравшихся у двери одной из комнат. Анжелика увидела там, на подушке, голову старика, как будто при последнем издыхании.

— Сын мой, я приношу вам Господа нашего Иисуса Христа, — произнес священник, приближаясь к постели.

Эти слова произвели волшебное действие. Старик открыл один живой и проницательный глаз и вытянул вперед голову на длинной худой шее:

— Этого вы сделать не можете.

— Но вы же только что дали согласие…

— Я такого не помню.

Движение ваших губ можно было истолковать только так.

Мне пить хотелось, вот и все. Постарайтесь же понять, господин кюре. Во время осады Ла-Рошели я питался вареной кожей и похлебкой из чертополоха — не для того ведь, чтобы полвека спустя отказаться от веры, во имя которой отдали жизнь двадцать три тысячи жителей нашего города из двадцати восьми.

— Опять вы повторяете вздор!

— Может быть, но вам не заставить меня говорить иное.

— Вы сейчас умрете.

— Ну и что?! — и старик вскричал надтреснутым, но еще бодрым голосом:

— Пусть мне подадут стакан вина из Бордери!

Домочадцы расхохотались с облегчением: дядюшка ожил. Возмущенный капуцин потребовал тишины. Следует наказать этих наглых еретиков. Пусть посидят в тюрьме, это научит их соблюдать почтительность хотя бы внешне, если не от души. Существует и специальный указ относительно тех, чье поведение приводит к скандалам.