Бунтующая Анжелика

И была еще развязка в пещере, где раздался первый крик девочки, и был скрип калитки, пропустившей ее во тьму сиротского приюта. «Ах, эти несчастные младенцы, брошенные у дверей и подобранные господином Венсаном! Как можно бросить ребенка? А я ведь бросала собственную дочку. Благословенно провидение, вернувшее ее мне. Может ли быть боль сильнее, чем терзающее сердце воспоминание о потерянном ребенке? Где ты, плоть от моей плоти? Где ты бродишь, нащупывая ручонками путь во тьме, куда я тебя бросила? Как я узнаю тебя, если ты умрешь? Неужели только на том свете у меня, бросившей тебя матери, будет право узнать тебя?»

Вздрогнув, Анжелика пришла в себя. Она была в кухне, в доме мэтра Габриэля в Ла-Рошели, она сидела у затухающей печки, держала на руках Онорину и отчаянно прижимала ее к себе.

— Жизнь моя!

Долго сдерживаемый, почти несознаваемый поток любви мощно прорвался из земных глубин, из очистившегося воздуха.

— Я и не знала, что так люблю тебя… Почему же не любить тебя?

Почему? Она пыталась найти умом причину и не могла. От прошлой жизни ничего не оставалось. Все провалилось в темную бездну. Невинная прелесть Онорины, написанная на этом личике радость жизни, ее блаженная улыбка при виде наклонившейся над ней и целовавшей ее матери, представлявшей для нее весь мир, и это теплое, плотское ощущение собственности, охватившее Анжелику. — «У тебя только я, у меня только ты…» — все это встало непроницаемой завесой, за которой скрылись причины ее прежней ненависти к этому созданьицу. Как же быстро приходит забвение! Забвение для духа!

Тело забывает не так быстро. Иногда в ночных кошмарах Анжелика вновь слышала, как гудит рог Исаака де Рамбура, вновь ощущала на кистях и лодыжках жесткую хватку безжалостных рук, прижимавших ее к земле.

Но она просыпалась и видела, как пляшут на противоположной стене отблески огня, зажигаемого на вершине маяка, чтобы указывать путь кораблям. Онорина спала рядом. Анжелика долго вглядывалась в нее и постепенно успокаивалась, любуясь этим оставшимся у нее чудом, оправдывавшим ее исковерканное, загнанное в капкан существование.

— Спи, мое сердечко, спи, дитя мое, жизнь моя… Ты возле мамы. Тебе нечего бояться.

Узнав, что Анжелика католичка, Северина взирала на нее со священным ужасом.

— Эту служанку поместили к нам, чтобы она шпионила за нами для Компании святого причастия, иначе быть не может, — заявила она, когда семья собралась на молитву.

— Вполне возможно, моя девочка, — согласилась тетушка Анна. — Попросим Господа, чтобы он позволил нам избежать ее уловок.

«Ну и вздорные же бабы!», — подумала Анжелика, чье терпение подвергалось жестокому испытанию.

Северина не спускала с нее глаз, пытаясь подловить на какой-нибудь ошибке. Девочка старалась держаться безукоризненно, подражая тетушке, и только иногда принималась вдруг напевать, тая насмешку:

«Человек злонамеренный, человек нечестивый, Ложью исполнены уста его…

…Он глазами моргает, ногами виляет, И пальцами подает сигналы…»

— Так ведь, тетушка?

Так Анжелика узнала, что эти дамы ставят ей в укор чрезмерную подвижность и свободу жестикуляции…

— Если бы ты попала к королевскому двору, Северина, — как-то заметила она, — ты бы узнала, что там считается признаком дурного воспитания, когда человек держится слишком прямо, как доска, и движения его резки, как у картонного паяца. Надо учиться двигаться изящно.

— Королевский двор — это место погибели, — отпарировала с обидой Северина.

Теперь уж Анжелика расхохоталась, а девочка ушла, покраснев от злости.

Однако и у нее было слабое место. Ее, как всех юных девушек ее лет, влекло к маленьким, ей отчаянно хотелось привязать к себе Онорину. Она то пробовала взять малышку на руки, то ходила вслед за ней, пыталась кормить ее, одевать.

— Пусти! Пусти! — кричала ей Онорина с яростью оскорбленной императрицы.

Анжелике становилось жаль Северину, смиренно отходящую в сторону. Очень нелегко было убедить вспыльчивое дитя держаться приветливее. У Онорины были свои симпатии и антипатии, и она их нисколько не скрывала. Вообще ей больше нравились представители мужской половины рода человеческого. С Лорье она была вполне приветлива. К мэтру Габриэлю относилась уважительно. Пастор Бокер по-прежнему пользовался ее благосклонностью всякий раз, как появлялся в доме. Кумиром же ее был Мартиал; он смастерил ей резную коробочку, в которую она уложила свои сокровища: пуговицы, бусинки, камушки, куриные перышки… Малышка унаследовала материнские пристрастия. Глядя, как она бродит, держа под мышкой свою коробочку, а в другой руке котенка, Анжелика вспомнила свою инкрустированную перламутром шкатулку, в которой держала когда-то сувениры, скопившиеся за время ее беспокойной жизни.