Бунтующий флот России. От Екатерины II до Брежнева

Еще одним очень важным обстоятельством, усугублявшим к началу революции 1917 года бунтовские настроения в матросских массах, было то, что Первая мировая война длилась уже третий год. Команды устали не столько физически, сколько нравственно. Им становились невмоготу суровый режим военного времени и связанное с ним ограничение свободы

. Первая мировая война только подогрела бунтовские настроения. Российский флот воевал, прямо скажем, немного. Прежде всего, Балтийский флот. Особенно линкоры, самые многочисленные по количеству экипажа. Они всю войну стояли на рейде в Гельсингфорсе, Ревеле или в шхерах и не сделали ни одного выстрела по врагу из своих мощных орудий. За все время войны большинство линейных кораблей так и не видело неприятеля. Команды отъедались, отсыпались и томились однообразием. Благодаря войне многие из матросов, только что отбывшие пятилетнюю воинскую повинность, были снова призваны на действительную службу. Призывы 1909—1912 годов вместо пяти тянули уже лямку по шести, семи и даже восьми лет. Но команду офицеры службой-то напрягали пополной! Что матросы думали об офицерах и адмиралах, которые боятся покинуть рейд и не выводят корабли в море? Кстати, в таком положении косвенно был виноват император Николай II. Существовал его приказ, согласно которому линкоры не могли выйти в море без разрешения Ставки. Но на Балтике все происходило очень быстро. Пока связывались со Ставкой, пока решали вопрос – необходимость что-то делать уже пропадала.

Если бы еще в русском народе была сильна идея патриотизма, как, например, в Германии или Англии, тогда можно было бы заставить матросов терпеть. Но любовь к Родине как целому в народе почти отсутствовала: «Какие мы русские, – говорили мужики, – мы – вячкие, до нас немец не дойдет; чего мы будем воевать – пущай воюют те, до кого он дошел…» Подобные рассуждения всех этих «вячких», «калуцких» и «скопских» философов ярко характеризуют взгляд русского народа на войну и понимание им своего долга. С такой психологией он не мог воевать идейно, а шел только «из-под палки», куда прикажет начальство. К его распоряжениям он относился покорно и апатично, ибо был убежден, что так надо; начальство, мол, лучше знает, что делать, – на то оно и начальство. Большинство матросов было недовольно нарушенным покоем, разлукой с семьей, трудностями и опасностями войны

. Поэтому каждая мысль, каждое слово, говорившее о бесцельности и необходимости окончить войну, были им приятны.

Кроме матросов общего типа, по своей натуре простых и хороших, на каждом корабле был еще, хотя и небольшой, уголовно-преступный элемент.

Как ни старались от него избавиться, но на кораблях, в особенности больших, всегда можно было найти 10—15 человек, способных на все. Революции ничего не стоило привлечь их на свою сторону, посулив деньги, право грабежа и полную безнаказанность.

Российский матрос, как никакой другой матрос любого иностранного флота, несмотря ни на что, был всегда бесстрашен и стоек.

Таким он был и в годы восстаний, революций и Гражданской войны. Свидетелем многих печальных моментов явился Андреевский флаг. Вот эскадра адмирала Сенявина, интернированная в Лиссабоне (1808 год). А вот Черноморский флот, затопленный своими же руками на Севастопольском рейде, чтобы преградить путь врагу (1854 год); 1-я Тихоокеанская эскадра, нашедшая себе могилу в Порт-Артуре (1904 год); 2-я Тихоокеанская эскадра, погибшая в водах рокового Корейского пролива (1905 год). Но всегда после таких тяжких потрясений наступал период возрождения его духовной и материальной мощи. Флот как бы воскресал к новой жизни, чтобы с лихвой наверстать то, что им было утрачено.

В последние дни защиты Моонзунда (октябрь 1917 года), когда сухопутные части, предпочитая бою плен, отказывались драться, небольшая, сборная с нескольких кораблей, горсточка матросов продолжала защищать перешеек между островами Эзель и Моон в Балтийском море. Несмотря на то, что там все они были совершенно добровольно, они не только не сдались, но и отказались отойти. Весь отряд лег до одного человека.