Буратино. Правда и вымысел…

Наум вытаращил глаза на своего умного сына, как будто это он совершил этот мерзкий поступок:

— Сын мой, зачем же ты мне говорил сегодня про апоплексический удар, тем более перед обедом, — простонал Кантор, хватаясь за сердце.

— Папа… — только и смог произнести сын в ответ.

— Боже мой, Боже мой, — запричитал Наум, когда осознал, что произошло, затем заорал на своего непутёвого сына Моисея. — Как ты мог, негодяй, она же твоя сестра⁈

К нестройному хору завываний женщин присоединился уже почти мужской басок Моисея.

— Прекрати рыдать, негодяй, и скажи, зачем ты это сделал? — отец стал потихоньку приходить в себя и теперь его душу посетил праведный отцовский гнев. — Сучий сын мой, ответь своему отцу, зачем ты обесчестил свою сестру и всю свою семью?

Тут Моисей заревел ещё громче, уже уверенно перекрывая мать и сестру, вместе взятых. По его румяным щекам потекли крупные слёзы. В общем, он до конца прочувствовал ситуацию и понял, что трёпки ему на этот раз не избежать и одним синяком, который ему уже поставил старший брат, дело не кончится. Тем более что отец и Алех стоят в дверях сарая и ему мимо них не проскочить, будь он даже кошкой.

«А как хорошо всё начиналось, — думал Моисей, хороня последние надежды на бескровный исход дела. — Надо было дуру в рощу вести, а теперь всё пропало».

Папаша тем временем отобрал у старшего сына палку, которую тот до сих пор держал в руках:

— Ну, так что, ты скажешь, зачем ты совершил эту богомерзость, или мне тебе врезать и посмотреть, что треснет быстрее: твой хребет или эта палка? — спросил Наум.

— Хо… — всхлипнул сын.

— Что «хо»? — продолжал задавать вопросы отец.

— Хотелось, — давясь слезами, произнес сын, — сильно.

— Хотелось? — завизжал Наум.

— А что, всем можно, а мне нет? — заревел ещё громче Моисей.

— Что? — прохрипел глава семейства. — Кому можно? Что можно?

— Всем, — продолжал завывать сын, — всем пацанам с нашей улицы. Все хвастаются, а некоторые аж по два раза, а надо мной смеются, говорят, что сапожник без сапог, а я всего первый раз хотел попробовать.

— Господи, пусть мои уши этого не слышат, — прошептал Наум и перед его глазами поплыли круги, — пусть мои уши этого не слышат, чтоб я лопнул.

— А что же она в одном исподнем по двору шастает, сами знаете, какой у нее зад, — продолжал Моисей.

Глава семейства влепил звонкую пощёчину жене:

— Дура, что же твоя корова-дочь без юбки по двору ходит?

— Я думала, может хоть кто-нибудь её из-за забора заметит, может, мужа ей найдём, — плакала женщина.

— Нашла, дура? — и уже обращаясь к дуре-дочери и даже протягивая к ней отцовскую длань, отец спросил: — Ну как ты могла, дочка?

— У-у, — с новой силой заревела Роза.

— За что? За что? — Кантор воздел руки вместе с палкой к потолку сарая, как бы взывая к всевышнему.

— За значок, — вдруг произнесла Роза.

— За какой ещё значок? — заинтересовался отец.

— За депутатский, — рыдала дочка, сотрясая всем своим аппетитным телом, — и за два сольдо. Он мне обещал ещё два сольдо.

— Господи, Господи, моя дочь — шлюха! Моя дочь — шлюха! За два сольдо, отвались мои руки, — заорал Кантор, багровея.

— И за значок, — добавила Роза.

— И за значок? — продолжал бушевать Кантор, — Зачем же тебе, пустоголовой корове, значок депутата? Отвечай, а то убью!

— Он красивый, — выла девица, — беленький, синенький и там ещё орёльчик жёлтенький.

— Убью! — тихо сказал Наум, снова хватаясь за сердце, и выронил палку из ослабевших пальцев.

— Папа, не волнуйтесь, вам надо поесть бульоны, — нежно поддержал за локоть отца учёный сын Алех.

— Уйди, — отец пятернёй оттолкнул лицо сына от себя, — ослиная морда. Ты бы поменьше читал свои книжки, а побольше следил за своими братьями и сёстрами, они же доведут меня до апоплексического удара.

А дочь продолжала реветь, как паровая молотилка, не снижая ни тембра, ни мощности звука.

— Прекрати орать, кобылища. Что ты орешь?

— Пусть значок отдаст, — отвечала Роза, — и два сольдо, раз пользовался.

— Значок тебе? — взорвался Наум и, подняв с земли палку, начал дубасить дочь по чём ни попадя, приговаривая при каждом ударе: — Вот тебе значок, вот тебе ещё значок, а вот тебе кокарда. Ты у меня будешь вся в значках, как королевский улан на смотру. Да что там улан. Как лейб-гвардеец Его Величества.

Дочка прибавила ещё децибел, да так, что старший сын прищурился, как от сильного ветра.

— Прекрати реветь, да прекрати же ты реветь, как ноябрьский шторм, — устало сказал отец, опуская палку.

Мать взяла дочь под руку и повела её в дом, где та не унималась еще некоторое время.

— Так, ладно, теперь разберёмся с тобой, — произнёс Наум, переводя дух и глядя в упор на непутёвого сына.

Но в его голосе и тоне Моисей почувствовал усталость и первый раз за всё это время у мальчишки мелькнула надежда, что, может быть, ему повезёт и он не отведает отцовской палки.

— Отвечай, мерзавец, где ты взял депутатский значок? — начал Кантор.

— Я его нашёл, папа, — тонко всхлипывая, отвечал сын.

— Ещё бы, депутатских значков на дороге, что конского навоза в ярмарочный день. И где же ты его нашёл?