Буря

— Любить! Любить! Любить! Любить! — хором, как заклятье, повторяли Робин и Вероника, и на измученных их ликах сияли улыбки. — …Мы сможем возродится! Мы разобьем эту боль! Да будет весна!..

Вокруг них все собиралась, разрасталась толпа Цродграбов — все они были в молчании — в напряжении вслушивались — как же много их было — десятки тысяч — даже и не верилось, что овраг мог укрывать такую силу.

— Я понимаю! Понимаю! — вскрикивал Ринэм. — Это все предрассудки, глупости мешают нам быть счастливыми! Мы же можем быть одной семьей, в любви жить, творить… Но сами же друг друга несчастными делаем…

Он еще много выкрикивал такого, и тогда стало вокруг так мрачно, что, казалось — это поздние осенние сумерки наступили — холод вдавливал в землю, слышался беспрерывный болезненный стон, и такое в нем было отчаянье, что стоило только слабинку проявить, и уж мысли о смерти затемняли всякие иные. Тогда все, без каких либо указаний, вздернули головы вверх, и обнаружили, что око надвинулось уже вплотную, что можно руку протянуть, и дотронуться до его леденящей поверхности — оно все трещало, еще сдерживалось…

— За руки — беритесь все за руки, пожалуйста! — взмолилась Вероника, и, конечно же — это было исполнено.

В несколько мгновений, вся эта многотысячная толпа переплелась крепкими дружескими объятиями — и все неотрывно смотрели на око. Теперь была очередь Робина — его держала за руку Вероника, и он чувствовал такой приток нечеловеческий, но солнечный приток сил, какой чувствовал, когда впервые услышал он, что Вероника его любит, а так же — когда платок, нынче уж утерянный получил. Но теперь он не изжигался — о нет: ведь она же была рядом, и он, с нежностью в нее вглядываясь, все выплескивал этот нечеловеческий поток чувств:

— Любить!!! Смотрите!!! Смотрите счастливцы!!!..

— Нет, я не верю, что не справедливо небо,Ни каждому столетию дает,Ни каждому то поколенью точно хлебом —Для духа, свет небес в земную деву отдает.Но знаю, знаю, знаю — многие так слепы,Что век свой проживут в грязи, на грязь глядя,

Не понимая, как все помыслы их жалки и нелепы,Что не живут они, а только ползают свой век губя.Что в мелочных и подленьких стремленьях,Которые пред вечностью и прах, и пыль,Забыли об единственных и верных вдохновеньях,О коих звезды говорят, в которых быль.

Она, Святая, хрупкая, средь них вуалью радуги скользила,Она шептала нежные, спокойные слова;Она, Святая Дева, в веках тех темных никого не вдохновила,За них несчастных пусть падет горючая слеза.А вы, счастливцы — вот она сияетВ ней мудрость космоса, галактики, миры,Пусть на свершения великие она вас вдохновляет,

Пусть грянут детства чистые пиры…И вы, предвестники грядущих поколений,Когда забыв земные, тленные дела,Все люди-братья, в облаке любви стремлений,Сквозь космос поплывут, в тот сад, где роза-дева расцвела!

Сначала Робин пел в одиночестве, но, когда стала ему вторить Вероника, когда и Рэнис, и Ринэм подхватили, когда и Сикус, которого Робин из оврага вынес, — запел слабым, но таким искренним голосом — тогда и весь многотысячный народ Цродграбов подхватил это пение. Они, держа друг друга за руки, чувствовали себя так, как должны были чувствовать любящие друг другом братья — запели хором — пел каждый, и представьте вы себе хор, в котором девяносто тысяч голосов, и каждый чувствует себя как поэт, и любит страстно!..

Они все смотрели вверх, на око — но видели не это отчаянное, но Веронику, но и всех иных, одинаково ими любимых, и вокруг них расцветало солнечное сияние — от них исходил жар, который был сродни жару, которым изжег себя Сикус, однако — они не истощались — они питались от искренних чувств друг друга и не было конца этому светлому, счастливому чувству…