МОЛЛИ сидит в деревянном кресле-качалке, смотрит на лето и беззвучно плачет. Напротив нее – психотерапевт, квалифицированный специалист, женщина в легкой кремовой летней юбке и шелковой летней блузке. Она аккуратно причесана, неброско накрашена, смотрит на МОЛЛИ с сочувствием, обычно написанном на лице хорошего психотерапевта. Часто это сочувствие помогает, но иногда пугает своей отстраненностью.
Пауза затягивается. Консультант ждет, чтобы МОЛЛИ начала говорить, а МОЛЛИ лишь сидит в кресле-качалке и смотрит в лето мокрыми глазами.
КОНСУЛЬТАНТ. Вы с Майком не спали… как давно?
МОЛЛИ (
КОНСУЛЬТАНТ. Когда вы потеряли вашего сына.
МОЛЛИ. Точно. Когда я потеряла моего сына.
КОНСУЛЬТАНТ. И Майк винит вас за эту утрату.
МОЛЛИ. Я думаю, он собирается уйти от меня.
КОНСУЛЬТАНТ. Вы этого очень боитесь, верно?
МОЛЛИ. Я думаю, у него заканчиваются причины, чтобы остаться. Вы понимаете, о чем я?
КОНСУЛЬТАНТ. Еще раз расскажите мне, что случилось с Ральфи.
МОЛЛИ. Зачем? Какой в этом прок? Ради Бога, какой в этом прок? Его больше нет. (
КОНСУЛЬТАНТ. Во время бури я была здесь. Я ее пережила.
МОЛЛИ. Да, вы были здесь, Лайза. На материке. Но остров – это другое. На острове все другое. В любом случае, Джонни Гарриман прибежал, когда мы завтракали, и крикнул, что рушится маяк. Все, разумеется, пошли посмотреть… и Майк…
154. ЭКСТЕРЬЕР: ДОМ АНДЕРСОНОВ. ЛЕТНЕЕ УТРО.
Маленький белый автомобиль припаркован у тротуара, крышка багажника поднята. Внутри – два или три чемодана. Открывается дверь, выходит МАЙК с еще двумя чемоданами. Закрывает дверь, спускается с крыльца, идет по дорожке. Каждое движение и жест, каждый взгляд на дом говорят нам, что этот человек уезжает навсегда.
МОЛЛИ (
МАЙК останавливается у вывески «ДЕТСКИЙ САД “СКАЗОЧНЫЙ НАРОДЕЦ”». Она по-прежнему висит на цепи, на ветке растущего во дворе клена, но какая-то пыльная, неухоженная. Забытая. Никому не нужная. МАЙК срывает вывеску, смотрит на нее, бросает на крыльцо, охваченный внезапно вспыхнувшей яростью.
МОЛЛИ (
МАЙК смотрит на крыльцо, где теперь валяется вывеска, поворачивается и идет к автомобилю. Кладет последние два чемодана в багажник, захлопывает крышку. Когда идет к водительской дверце, доставая из кармана ключи, его окликают.
ХЭТЧ (
МАЙК оборачивается. К нему направляется ХЭТЧ, в футболке и бермудах он выглядит непривычно. У него несчастное лицо. МАЙК холодно смотрит на ХЭТЧА.
МАЙК. Если хочешь что-то сказать, говори быстро. Паром отходит в одиннадцать десять, и я не собираюсь на него опаздывать.
ХЭТЧ. Куда ты собрался? (
МАЙК. Хэтч, мне пора.
ХЭТЧ. Робби просил передать, что ты можешь снова стать констеблем, если пожелаешь. Только скажи.
МАЙК. Скажи ему, куда он может засунуть свое предложение. Я пытался здесь остаться, но не могу. С этим городом я покончил.
Он вновь направляется к водительской дверце, прежде чем успевает открыть ее, ХЭТЧ касается его руки. МАЙК круто разворачивается, его глаза горят, словно он намерен вышибить из ХЭТЧА дух. Но ХЭТЧ не отступает. Может, думает, что заслужил это.
ХЭТЧ. Ты нужен Молли. Ты видел, какая она стала? Хоть раз взглянул на нее?
МАЙК. Вот ты и взгляни за меня. Ладно?
ХЭТЧ (
МАЙК. Это плохо. Но… дочь-то у вас есть. Может, ты и не спишь по ночам, зато у тебя всегда есть возможность заглянуть в спальню Пиппы и посмотреть, как спит она. Верно?
ХЭТЧ. Ханжой был, ханжой и остался. Ничего не видишь, кроме самого себя.
МАЙК (
ХЭТЧ. Если бы ты хотя бы попытался понять…
МАЙК. Я понимаю, что паром отходит в одиннадцать десять, и если я сейчас не уеду, то опоздаю на него. Удачи тебе, Хэтч. Надеюсь, со сном у тебя наладится.